и в его власти.
– Хороша дружба, – сплюнул Данилевский, – клянусь весами Юстиции…
– Если не ты, то кто? – я поднялся с места. – Кто это сделал? Кто убил Грузнова?
– Я не знаю, Марк, – ответил Корзунов, запрокидывая голову и расстегивая верхнюю пуговицу сюртука. – Может, кто-то из подручных князя, может, доктор, пусть это и не особенно похоже на его руку, а может, и сам князь… Не знаю. Но там, над растерзанным, разрезанным на лоскуты телом Грузнова я вдруг ощутил всю шаткость своего положения… Так удивительно внезапно почувствовать себя загнанным в угол!.. Очередной нежелательный свидетель… Но это было уже после. А тогда, при составлении подложного завещания, нам оставалось лишь стакнуться обо всем с Огибаловым, с которым и договариваться-то особо не пришлось: он со своей каллиграфией уже был готов на все услуги. На следующий же день у нас на руках была подписанная свидетелями духовная грамота…
– Тогда-то вы и убили Савельева?
– Пить хочется – спасу нет! – выдохнул Корзунов.
– На полу в спальне осталась твоя наливка, – огрызнулся Данилевский. – Можешь отправиться и полакать…
Я подошел к буфету, вынул из него графин с водой и чистый стакан. Наполнив его, я поднес питье Корзунову.
– Спасибо тебе, Марк, – тот медленно опорожнил стакан; в тишине комнаты было слышно, как клацают о стеклянный край посудины его зубы. – В тот день… Я сопровождал князя в дом Савельева… Устроив так, чтобы в доме не оказалось никого из слуг, мы остались втроем в его кабинете… Когда князь пожаловался на утомление и голод, мне было достаточно вызваться сготовить на кухне самовар… И принести чай в комнату… Через некоторое время Савельеву сделалось дурно, он захотел освежиться, но, поднявшись, упал замертво, так и не успев дойти до двери… Мы ушли, а час спустя лакей Тихон нашел хозяина и послал за Шиммером. А еще через час там снова был сам князь…
– Он приехал со своими людьми и учинил в доме подробнейший обыск, так? – спросил я, видя, что Корзунову становится все труднее говорить.
– Да… – кивнул он, возвращая мне стакан.
– Но так ничего и не нашел?
– Да… Ни векселей, ни подлинного завещания. Мы сразу подложили наше, которое тут же было внесено в опись для полиции и Управы благочиния… Где же этот молокосос Барсеньев все-таки нашел настоящую духовную Савельева, когда мы там все перерыли и перевернули вверх дном?.. Ума не дам! Но он заварил весь этот компот и, подав свою злосчастную жалобу, встал на нашем пути. Судьба его была предрешена…
– И Барсеньева тоже ты погубил? – спросил Данилевский.
– Мэтр Алекс лишь сделал свое дело… – отозвался Корзунов, тяжело дыша. – Чисто и гладко… Комар носа не подточит…
– А его мать, Анну Устиновну? – спросил я.
– Его мать, – вдруг из последних сил ощерился Корзунов, – пошла еще дальше сынка, не просто возобновив это чертово расследование, но и выкинув совершенно непредсказуемый фортель со своим собственным завещанием, втянув в эту поганую историю тебя! Дружище, вот тебя я совсем не ждал…
Он умолк, пытаясь справиться со скрутившим его желудочным спазмом.
В спальне застонала Элиза.
Я вздрогнул и бросился к ней.
Девушка покоилась на кушетке в своей прежней позе, только поворачивая лежавшую на подушке голову из стороны в сторону. Щеки ее теперь покрылись нежным румянцем, а пальцы едва заметно ерзали по голубому бархату обивки.
Я коснулся руки Элизы.
Ее дыхание участилось. Она явно приходила в себя.
– Я же говорил, что она очнется, – донесся из столовой слабый голос Корзунова. – Напрасно только переживали…
Я выпрямился и, услыхав удивленно-протестующий возглас Данилевского, вышел из спальни.
Корзунов, уже одетый в свое пальто, стоял на ногах, держась руками за стол и покачиваясь взад-вперед. По его заострившемуся пожелтевшему лицу градом катился пот.
– Пришло… мое время… покинуть вас, господа, – вымолвил он, глядя на нас с Данилевским невидящим взором. – Мне не стоит… здесь оставаться, чтобы… Уже недалеко…
Затем Корзунов с видимым усилием стянул с пальца свой перстень с алым камнем и положил его на стол рядом со своим пустым винным бокалом:
– Я оставлю это тебе, Марк… На память… Мой тебе совет: вызови-ка в суд Шиммера… Пусть он ответит при свидетелях, что же спрятано у него в углублении под камнем точно такого же вот колечка…
Затем он развернулся и, шатаясь, пошел к двери. Там он остановился и на мгновение замер.
– Можешь не сомневаться, тебя я никогда бы не убил, – обернулся он ко мне напоследок. – Но эта история закрутилась, будто тугая пружина в музыкальной шкатулке… Жаль… Кто же знал, что увязнуть будет столь легко!.. И я теперь даже немного рад, что мой молоточек хрустнул и сломался. Черт с ним!.. Мне хотя бы не придется опознавать твое мертвое тело так, как мне пришлось это сделать с телом бедняги Грузнова… Прощай!
Сказав это, Корзунов рывком распахнул дверь и словно нырнул в черноту коридора.
С лестницы до нас донеслись его удалявшиеся неуверенные шаги, а потом все стихло.
Мы с Данилевским переглянулись.
Я в задумчивости подошел к выходу, закрыл дверь и обернулся.
На пороге своей спальни, держась трясущимися руками за дверной косяк, стояла Элиза.
– Где он? – спросила девушка, переводя замутненный взор с меня на Данилевского. – Где Корзунов?
– Он ушел, – ответил я, подбегая к ней и хватая ее под локоть, – и больше здесь никогда не появится. Как вы себя чувствуете?
– Голова раскалывается… Он хотел напоить меня своим вином, а когда я забеспокоилась, залепил мне лицо платком…
– Это был эфир. Не волнуйтесь! Все уже кончилось, – я подвел Элизу к креслу, в котором только что сидел ее несостоявшийся убийца, и помог ей опуститься на сиденье.
Девушка, покачивая головой из стороны в сторону, будто только что спрыгнув с больших качелей на воскресной ярмарке, схватилась пальцами за виски.
– Вы знаете, что было в этом бокале? – спросила она, бросив свой затуманенный взгляд на стол.
– Яд, – ответил я, беря со скатерти перстень, оставленный Корзуновым, и разглядывая его в оконном свете.
– Тот самый яд доктора Шиммера?
– Да, тот самый, что стал причиной смерти купца Савельева, мещанина Хаймовича, молодого Барсеньева с его матерью… – подтвердил Данилевский.
– А почему бокал теперь пустой?
– Корзунов выпил его сам.
– Сам?
– Да.
– Зачем?!
– Сумасбродство, – пожал я плечами. – Или раскаяние. Или попытка избегнуть заслуженного наказания… Не знаю.
Элиза вдруг изменилась в лице.
– Быстрее! Бегите и догоните его, – она принялась плохо слушавшимися ее руками разрывать и без того обширное декольте своего платья. Это выглядело каким-то сумасшествием…
– Элиза, прошу вас, успокойтесь, – отбросив перстень, я подбежал к
