Вернись, лесной олень, По моему хотенью, Умчи меня, олень, В свою страну оленью. Где сосны рвутся в небо, Где быль живёт и небыль, Умчи меня туда, лесной олень[55].
После этой песни поднялся Константин Николаевич и извинился перед дамами за то, что ненадолго покидает их и уводит с собой графа — им кое-какие дела обсудить надо. При этом и меня на беседу пригласили:
— Александр, вижу, вы немного устали. Можете пройти с нами, я уверен, дальше Мария и одна справится.
Та-ак, кажется, я понадобился для разговора. Вот только не пойму, о чём великому князю со мной говорить? Не о песнях же? Неужто начинается третий тур «соревнований»? Беседа не иначе как «за жизнь» пойдёт, и меня станут проверять «на вшивость». Например, не заражён ли я «вирусом» нигилизма?[56] Не придерживаюсь ли философских воззрений старшего Патрушева? И вообще, как я отношусь к существующей власти? Блин, или мы о политике дебаты вести будем? Ох, не дай бог! С великими о политике болтать опасно. Ай, да чего гадать? Сейчас всё выяснится.
Естественно, отказываться от предложения я и не подумал, встал и пошлёпал туда, куда великий князь повёл. Никола, кстати, тоже отправился вслед за нами, хотя его и не звали.
Пришли мы, как я понял, в рабочий кабинет Константина Николаевича. Он сел за свой стол, потом предложил присесть нам, и мы устроились на стульях, которые стояли напротив стола полукругом. Почему Никола за нами увязался, великий князь не спрашивал, — наверно, так и было задумано. И что показательно, первый вопрос князь задал мне. Стало быть, я являюсь тем, с кем больше всего хотят поговорить.
— Александр, скажите, какое у вас сложилось впечатление о жизни в Сибири?
— Нормальное, ваше императорское высочество. Сибирь — благодатный край. Суровый, но благодатный. Жизнь людей там складывается в чём-то хуже, а в чём-то даже лучше, чем в столице.
— Давайте, Александр, опустим титулование во время данного разговора. Обращайтесь ко мне по имени-отчеству.
— Как вам будет угодно, Константин Николаевич.
— Так чего же в Сибири хорошего?
— В основном, разумеется, природа… воздух. Опять же охота прекрасная, а цены на жильё не кусаются, как в Петербурге.
Великий князь усмехнулся, Никола тоже, да и граф не удержал серьёзного выражения лица. Что ж, юмор — прекрасная разрядка напряжённости, а то обстановочка начала разговора слишком уж неоднозначная.
— И что? Люди не боятся там жить?
— Вы знаете, сибиряки на это отвечают так: «Страшна Сибирь слухом, а люди лучше всех живут».
— Вот как! Почему же большинство чиновников и ссыльнопоселенцев стремятся поскорее вернуться в Россию, а студенты, приехавшие из Сибири, домой возвращаться не желают?
— К сожалению, многим жизнь в Сибири кажется скучной, слишком мало там развлечений, к которым они привыкли в Центральной России.
— А вы не в обиде, что пришлось провести много лет в отрыве от отчего дома?
Тут усмехнулся уже я. Настал момент для давно заготовленной речи (чуточку подправленной в столице). Ещё в Красноярске я понял, что кто-нибудь из сильных мира сего обязательно задаст мне этот вопрос.
— Нет, не в обиде. Вообще-то, папа хотел оставить меня с тётушками в Петербурге, но я не согласился. С самой нашей отправки я воспринимал поездку в далёкую, страшную Сибирь как развлечение, в моём воображении это выглядело большим, полным опасностей приключением. Почему-то инородцев Сибири я представлял себе похожими на американских индейцев. Мне грезились схватки с дикими зверьми и туземцами, погони, перестрелки.
Все опять стали улыбаться.
— Потом, по прошествии лет, я, конечно, грустил иногда по родным местам, и не раз, но обиды на то, что меня увезли, по мнению некоторых, в жуткую глушь, никогда не возникало. Если бы я пожелал, то в любой момент мог возвратиться домой, папа был бы этому только рад. А так… Городскому любопытному мальчишке, кем я, по сути, тогда являлся, в Сибири есть и чем заняться, и чему поучиться, к тому же папа и наукам обучал меня со всем усердием. В таких условиях просто некогда расстраиваться и задумываться о тяготах жизни, для меня окружающая обстановка была нормальной. Я всегда помнил, что существует и другая жизнь, но желание вернуться к ней возникло лишь после смерти папа.
Эх-х, вроде хорошо ответил, аж самому понравилось. И похоже, мою речь все приняли как должное.
Дальше Константин Николаевич, оставив Сибирь в покое, взялся за Европу. Пошла политика, чего я и опасался. Великого князя в первую очередь интересовала вой на Франции с Пруссией. Я, побоявшись, что для объяснения всех нюансов европейской войнушки мне не хватит словарного запаса (до этого мы говорили только по-французски), испросил дозволения перейти на русский, и оно мне было дано. Ну а дальше понеслась душа в рай: всё, что я Вяземскому с Ростовцевым рассказывал, пришлось по новой «разжёвывать».
В ходе разговора выяснилось, что основные мои доводы по этому конфликту граф уже изложил великому князю. А это, кстати, означает, что как разведчик Михаил Яковлевич работает именно на Константина Николаевича. В общем, мне оставалось лишь дополнить сложившуюся картину мелкими штрихами, и я это сделал. Потом мы обсудили вероятность войны с Турцией и её предполагаемые последствия. После на Восток переключились, и я постарался убедить собеседников в необходимости захвата Восточного Туркестана. А что? Вдруг прокатит. Будет или не будет Китай права качать и войной грозить, неизвестно, а Россия при любом раскладе может выгоду получить: или новой землёй обзаведётся, или продаст захваченное тому же Китаю, с лихвой списав на покупателя все военные издержки. При этом в районах, граничащих с Восточным Туркестаном, настанут наконец-то тишь да благодать.
