многочисленное и нахальное, оно расположилось в своём представительстве на Ордынке. Посол потребовал, чтобы великий князь немедленно принял его или сам явился к нему.
Иоанн встретил гостей, стоя на высоком балконе неподалёку от Золотой лестницы. Он не пожелал спуститься вниз, как это было принято когда-то прежде, не стал кланяться басурманам. Пожилой нарядный татарин медленно, как бы нехотя, сам поднялся по лестнице, вдоль которой стояли и приветствовали его многочисленные московские бояре, подошёл к Иоанну, но не поклонился до земли, как делали иные послы и как это стало принято в последние годы, а лишь кивнул головой, подчёркивая таким образом особое своё положение, а пожалуй, и равенство с государем Московским. Это одно уже не понравилось Иоанну, который в последнее время всё более привыкал к поклонению и почитанию многочисленных иностранных гостей и своего окружения. Он отвернулся от посла и пошёл вперёд в приёмную палату, сел на свой трон. Следом входили по заведённому порядку и рассаживались на свои места бояре. Ордынцу стул не предложили, и он остался стоять посередине палаты перед московским государем. Это ещё более рассердило гостя, приехавшего, видимо, с особой миссией от своего хана. Судя по всему, татары хорошо знали о мятеже братьев и о готовности Казимира Литовского присоединиться к ним, это придавало им уверенности в своих силах. Посол начал говорить грозно и бесцеремонно, мешая русские слова с татарскими, но его все хорошо понимали:
— Мой господин велел спросить тебя, великий князь, отчего ты не чтишь его, своего господина, отчего относишься без должного уважения к его послам, отчего вот уже девять лет не платишь дани? Мой господин, царь Большой Орды, хочет восстановить старый порядок и требует, чтобы ты возобновил выплату дани и, за все годы собрав её, сам привёз к царю или прислал с сыном. Если не исполнишь повеление моего господина, то он сам придёт на твою землю, пленит её, а тебя своим рабом сделает!
Оскорблённый таким обращением, Иоанн схватил посох, стоявший, по обычаю, рядом с креслом-троном, и замахнулся им на своего гостя:
— Я сейчас покажу тебе дань! Скажи своему повелителю, что я и сам теперь сил и чести имею не меньше его! Пошёл вон отсюда, пока жив! Проваливай сегодня же со своей басурманской шайкой, и чтобы я вас в Москве больше не видел!
Гость не заставил повторять приказ дважды — стремительно вышел вон. На следующий день государю доложили, что ханское посольство поднялось и отбыло из Москвы. Иоанн приказал не задерживать незваных гостей.
Немного успокоившись, великий князь понял, что погорячился. Немедля снарядил он очередное посольство к крымскому хану с вестью о происшедшем событии, подчеркнув, что выгнал посла их общего врага ради него, друга своего Менгли-Гирея. Просил, если будут какие вести из Орды, — сообщить, а понадобится, и помочь. Теперь оставалось ждать, как станут далее разворачиваться события.
Софья, узнав, как супруг её поступил с ханскими послами, обрадовалась и похвалила Иоанна за мужество. Этой весной она, как и её муж, находилась в постоянных хлопотах. Не успел её младший долгожданный и богообещанный сынок Васенька встать на ножки, как она разрешилась от бремени ещё двумя мальчиками. Словно Господь, наградив её один раз, решил и далее быть щедрым по отношению к ней. Сыновья Георгий и Дмитрий родились на шестой неделе поста, 23 марта, днём. Едва оправилась Софья от родов, как пришлось принимать дорогих гостей: в Москву из Рима прибыл её непутёвый братец Андрей с дочерью Марией, Софьиной родной племянницей. Её хоромы становились тесными для гостей, теперь тут вместе с великой княгиней жили пятеро детей, с которыми постоянно должны были находиться няньки, кормилицы и прислуга. Потому гостей, даже Марию, разместили в гостевых великокняжеских хоромах. Но племянница большую часть времени проводила с тёткой и её боярынями. Софья не могла налюбоваться на племянницу. Когда она выезжала из Рима, девочке было чуть более десяти лет, теперь она превратилась в красивую стройную девушку с тонкой талией и пышными вьющимися волосами. Более всего понравилось тётке, что несмотря на своё не совсем высокое происхождение — Софья считала мать племянницы непутёвой женщиной, — девушка чертами лица, осанкой, глазами, словом, породой, удалась в Палеологов и чем-то была похожа на саму Софью.
— Постарел ты, братец, — сделала она замечание Андрею при очередной встрече, оставшись с ним и с племянницей наедине.
Хотя, если уж быть объективнее, он не постарел, а располнел и обрюзг, опустился от безделья, от пристрастия к спиртному и развлечениям, от беспутной жизни, которой отличался смолоду.
— Да не с чего мне молодеть-то, — горько усмехнулся братец, оглядывая в очередной раз богатые Софьины хоромы, иконы с золочёными и серебряными окладами, драгоценные кубки на поставцах, посуду.
Сумел он достойно оценить и украшения сестрицы, её наряд, дорогие серьги, перстни, бесценное ожерелье на шее, сверкающее крупными алмазами, рубинами и прочими каменьями, цену которым царевич знал превосходно. Когда-то и ему немало перепало от родителей. Но всё уплыло к ростовщикам, было пропито и проедено, прожито. Теперь, когда пришла пора выдавать замуж дочь, оказалось, что для неё нет не только приданого, но и средств на самую захудалую свадьбу. А с таким-то наследством и женихов достойных не находилось. Поразмыслив, Андрей нашёл единственный выход: везти свою единокровную дочь, потомка великого рода без подобающего к титулу материального приложения, к сестре, в надежде пристроить девицу у неё. Сама-то она, судя по всему, не бедствует...
— Не с чего молодеть-то, — повторил Андрей. — Как нищие живём. Папского содержания на хлеб да воду едва хватает, не дай Бог тебе, сестрица, узнать такое!
— Неужто я не знаю? — усмехнулась Софья. — Я свою чашу испила досыта.
— А я вот всё пью и никак не выпью... И помощи ждать неоткуда.
Андрей многозначительно глянул на Софью — как среагирует богатенькая сестра на его жалобу. Та и бровью не повела: сан, положение научили её быть сдержанной. Да и порода, навыки, полученные с рождения, давали себя знать. Видя равнодушие царевны к намёкам, гость продолжил:
— Да я уж человек конченый, как-нибудь доживу свой век, дочь вот жалко, не в монахини же ей отправляться — вся надежда на тебя...
— Племянницу в беде не оставлю, — тут же твёрдо пообещала Софья, как о деле, давно уже решённом. — Есть у меня на примете женишок — хорош, лучше не придумаешь!
— Кто это? — встрепенулся Андрей.
Мария засмущалась от такого разговора и,
