Книга На изнанке чудес - Юлия Флоренская

Вокруг стоял невообразимый грохот, неистово полыхала гроза. Мощный дождь, точно кара небесная, обрушивался на равнину, смывая недавние слёзы и до основания снося выстроенные впопыхах оборонительные сооружения. Теора и Эремиор с упоением попирали законы верхних миров, растворяясь в шквалистом ветре и в объятиях друг друга. Неизвестно, кто первым развязал эту сладостную войну. Им было всё равно. Башня исчезла, словно ее унесло бурным потоком. Земля ушла у Теоры из-под ног. Ее корабль в кои-то веки снялся с якоря, чтобы отдаться во власть бушующих волн. Кодекс совести, несокрушимая воля, отдел неутешительных прогнозов, а также прочие составляющие трезво мыслящей натуры очутились за бортом. Хотя, может, это Теору окунули за борт, и теперь ее неотвратимо затягивало в водоворот неистового блаженства.

Спасательный круг был здесь ни к чему. Она не собиралась просить пощады. Слабея в руках Эремиора, она мечтала лишь об одном: отдать всю себя до последней капли, пусть даже придется умереть. К чему беречь силы, когда можно пожертвовать ими ради безмерно любимого создания? В груди разливалось странное тепло. Жар от ладоней Незримого проходил сквозь ткань намокшего платья, делая пытку невыносимой и вместе с тем желанной.

Опьяняющий поцелуй, выдающий абсолютную одержимость, мешал вздохнуть. Эремиор сжимал ее слишком крепко. Слишком жадно впивался губами в ее губы, как будто не мог утолить жажду, овладевшую всем его существом. Он ощущал, что крепнет с каждым мигом. Ощущал, как вливается в него иная, могучая сила, которая уже не утечёт сквозь пальцы, но срастётся с его сутью и навсегда изменит его. Безвольная покорность Теоры рождала в сердце неиспытанные доселе чувства и переполняла его невыразимой нежностью.

Эремиор пил энергию с ненасытностью, свойственной неопытному искателю сокровищ, который впервые набрел на золотоносную жилу. Впитывал до тех пор, пока Теора не задохнулась стоном и не обмякла у него на руках.

Утром, в преддверии рассвета, не с той ноги встала Пелагея. Она отдавила Пирогу лапу, извинилась и с выражением крайней досады на заспанном лице направилась к трельяжу за расческой.

Теора не встала вообще. Ни с левой ноги, ни с правой. Зато ее покровитель при свете лампы чувствовал себя довольно комфортно и исчезать не спешил.

— Стало быть, кто-то из вас двоих всё же потерял контроль, — заключила Пелагея, выдирая из шевелюры клок спутанных волос. — Вы опробовали запретный способ?

Эремиор — черный, как вестник смерти, — ограничился кивком. Для полноты образа ему недоставало разве что остро заточенной косы. А так всё при нём. Ниспадающие графитовые одежды — в наличии. Непроницаемый взгляд — есть. Напротив пунктов «загробное безмолвие» и «нагоняющая жути таинственность» тоже можно ставить по галочке.

— Ну а ее зачем до такого состояния довёл? — спросила Пелагея, указав на Теору. Пирог пробрался под балдахин и лизнул свесившуюся с кровати руку. Не подействовало.

— У нее обморок, — авторитетно заявил пёс. — Хотя не исключена и кома. В любом случае, без заседания медицинской комиссии не обойтись.

— Пойду позову Амелию, — хмуро сказала Пелагея. — Пусть пошлёт за врачом.

Но не переступила она порога комнаты, как Амелия заявилась по собственному почину. Носик напудрен, глаза подведены сурьмой, волосы забраны в замысловатую прическу. В эдакую-то рань — и при параде.

— Как спалось? Ничего из ряда вон не случилось? — полюбопытствовала она, делая попытки просочиться между Пелагеей и боковым брусом двери.

— Ничего такого. Спали как убитые, — сказала та. Прямо как отрубила.

— Что? И шкаф не буйствовал?! То есть, я имела в виду… — Амелия закусила губу, не зная, как объяснить. — Дело в том, что громадину эту мой муженек приволок из странствия по северным уделам. Вроде как раритет. Ключ от него утерян, чья работа — неизвестно. И ведет он себя чудно. Стучит, гремит, подскакивает. Особенно по ночам. Вот я и спрашиваю. Не беспокоило ли что?

— Полный штиль, — низким забавным голоском доложил Пирог, высунув всклокоченную морду из-под юбки Пелагеи.

— Ой! — взвизгнула Амелия, отшатнувшись. — Чертёнок!

— Глаза разуйте, прежде чем обзываться! — оскорбился пёс. — Может, я и черный, как головешка, но рога у меня пока не выросли.

Он в негодовании чихнул и деловито просеменил мимо остолбеневшей дамочки.

— Какой невоспитанный! — возмутилась дамочка.

Пирог чихнул снова — теперь уже на приличия. И скрылся за поворотом, чтобы покусать первого встречного. А за компанию и второго. Благо, первых и вторых встречных у хозяйки был полон дом. Они во всевозможных позах валялись там, где их настигла хмельная отключка.

Проводив удаляющиеся тылы Пирога затуманенным взглядом, Амелия дошла до кондиции и вылупилась на Пелагею, которая всё еще заграждала проём.

— Откуда у вас собака? Приходили вы без нее.

— Слыхала выражение «был да сплыл»? — миролюбиво спросила та. — Так вот здесь наоборот. Как говорится, с кем не бывает?

На эпизоде с невоспитанным псом потрясения хозяйки не закончились. Единственная ее гостья, с которой можно было худо-бедно вести диалог, посторонилась и пропустила вперёд черного человека с бездыханной Теорой на руках.

— А эт-т-то еще к-кто? Что за п-похоронная процессия? — Речь Амелии спотыкалась и хромала, как калека без костыля. — Ч-чур меня!

Она попятилась на плохо гнущихся ногах. И ее самообладание почило с миром ровно в тот момент, когда за спиной обнаружилась надёжная гладкая стена. Подходящее место для того, чтобы закатить глаза, тихонько сползти на пол и не вызвать переполоха.

Порывшись в ящике трельяжа, Пелагея на всякий случай поднесла ей флакон с нюхательной солью. Немудрено, что Амелия перепугалась. Внешность Незримого у людей непривычных и впечатлительных наутро после кутежа вызывает в лучшем случае состояние транса. В худшем — панику. И это в порядке вещей.

Машину-оркестрион заклинило. Она по десятому кругу играла один и тот же такт, икая на паузах между повторами и съезжая с тональности. Из комнат выползали вчерашние весельчаки-балагуры. Под столом и на креслах в парадном зале покоились опустошенные бутылки. А душок стоял такой, будто чью-то домашнюю живность постигла безвременная кончина. Насыщенный, тошнотворно-сладкий.