– Ложись!
А я смотрела. Бинокль разбился о голову Тацуо, но я видела и без него. Снова мыс Крильон со скалой и пожарами и черный песок. Артем смотрел на меня, я это знала. Ерш махал мне руками. «Энолу» окутал кипящий пар, через секунду из него вырвались и унеслись в зенит белые острые стрелы.
– Падай! – булькнул Тацуо. – Падай!
Он упал и как все остальные зажал голову руками, а я смотрела в небо.
Оно было прозрачно и сине, дым от горящего Крильона не успел добраться до самого верха и смешаться с синевой, и ракетные следы подпирали небо оплывающими оловянными карандашами, а еще через секунду мыс Крильон встретился с огнем.
Я закричала. Наверняка кричала, кричала так, что потом не могла говорить надорванными связками. А может, я не хотела говорить, думаю, что так.
Помощник капитана Тацуо лягнул меня под коленки, я упала, ударившись обо что-то лицом и закрыв глаза, и попыталась подняться, но тут пришел свет. Он прожег мои закрытые веки, я увидела «Каппу» в красном, увидела сделавшееся черным небо и звезды, и луну с ее мертвым нефритовым зайцем, и сразу стало темно, свет кончился, и мир погрузился во тьму, в которой визжали, выли, хрипели и скрежетали зубами. А совсем рядом захлебывался помощник капитана Тацуо, и его подкованные серебром каблуки били в фальшборт рядом с моей головой.
И когда пришел звук, я почувствовала облегчение. Впрочем, может, это был тот же свет, хотя и не такой яростный, иногда звук может смешиваться со светом, теперь я это знаю. Я открыла глаза.
Передо мной сидел человек с горящими волосами, из ушей у него текла кровь, и из глаз, щеки у него потрескались. Человек очнулся и стал снимать с себя волосы вместе с кожей.
Палящая волна догнала «Каппу», ударила в корму и перекатилась через палубу, смяв лежащих на палубе людей в кучи, выжав воздух из легких. Море прогнулось, подняло сухогруз на хребет и понесло. За моей спиной разгорался ад, а «Каппа» летела по воде, набирая и набирая скорость. Я не удержалась. Я оглянулась.
Оглянулась.
Свет смешивался со звуком, с водой, с высотой и со вскипевшими радугами, с моим криком, с кровью лопнувших в горле сосудов, с матросом, который стоял рядом, – его волосы вспыхнули, и кожа мгновенно вспучилась белыми пузырями, и уши загорелись – у него смешно загорелись уши, и всюду стал свет, и я это увидела.
Нити.
Возможно, это было галлюцинацией, оптическим эффектом, иллюзией, чем-то вроде фата-морганы, возможно, это было тенью от нервных сплетений глаз, упавшей на спекшуюся роговицу, всегда ведь можно найти объяснения.
Я их видела. Снизу-вверх. Нити. Везде. Везде. Везде.
Всюду.
Вокруг меня к небу тянулись нити. Сквозь воду и землю, сквозь блистающий миноносец «Энола» и ржавую «Каппу», сквозь солнце, сквозь меня, прорастая через кожу и через глаза. Нити.
Это было самое прекрасное, что я видела в жизни. Над нами уходил в небо гриб ярко-лимонного цвета. У его основания клубилась расползающаяся по сторонам огненная буря, поглотившая море и землю, и все-все-все. И дальше, на горизонте, восходили к небу чудовищные пламенные столбы.
За секунду до того, как в блистающем потоке испарилась сетчатка моих глаз, я успела их сосчитать. Их было двенадцать.
Где-то вокруг с шипением падали в воду раскаленные камни. Горел человек. Пахло спекающимися волосами и кожей, человек горел, и я не сразу поняла, что этот человек – я.
Деусу
В пятнадцать часов семнадцать минут миноносец Императорских сил береговой охраны «Энола» санировал мыс Крильон и южные земли острова Сахалин залпом двенадцати крылатых ракет.
Эпилог
Артем
Профессор Ода хмурился, кусал губы и, кажется, не знал, что сказать. На столе лежала его коллекция свинцовых пломб, бывших в ходу еще задолго до Реставрации Мэйдзи, пломбы были расположены в строгом порядке: по вертикали годы, по горизонтали префектуры, так чтобы в любой момент можно было определить, к какому времени и месту относилась та или иная. Тут же лежали принадлежности – большая лупа, кисточка из беличьего меха, баночка с пастой и набор надфилей.
Я думала про свинец. Про его пластичность, готовность принимать любую форму – сейчас пломбы, сейчас пули. Издали пломбы походили на пули, сплющенные при попадании в тела и извлеченные потом пытливым хирургом. Я бы не удивилась, если бы профессор коллекционировал битые пули. Коллекционирует же мой отец сабли, побывавшие в деле.
Сбоку, на самом краю стола, прижатая набором старинных купеческих гирь, лежала моя папка. Сам профессор прохаживался вдоль веранды, ожидая дождя, иногда, не доверяя глазам, высовывал руку из-под крыши, чтобы проверить. Хмурился, пощипывая себя за края ноздрей, чтобы вызвать подходящий для такой пасмурной погоды чих.
Он начал хмуриться с первой страницы, когда я принесла ему свою работу, и он нетерпеливо заглянул под обложку. Но сразу ничего не сказал, велел зайти попозже.
Я зашла, выбрав день, когда с моря надвинулись дожди, потому что профессор любит дожди. Профессор занимался пломбами, но, увидев меня, тут же выскочил из-за стола и стал прохаживаться по веранде. Я с удивлением отметила, что он был смущен, точно я застала его за каким-то предосудительным занятием.
– Это… – Профессор Ода достал сигару. – Это я даже не знаю…
Профессор опустился в продавленное бамбуковое кресло и стал курить. Веранда его виллы выходила не на море, а на горы, сейчас над ними висели низкие тучи, не пускавшие до нас небо и наполнявшие воздух влагой. Вот-вот должен был пойти дождь. Я знала, что это любимая погода профессора – предчувствие дождя, ожидание его, мгновения, когда он может начаться. В такое время профессор был особенно оживлен, он быстро хромал по дому от одного окна к другому, проверяя, не начался ли дождь.
– Понимаете, Сирень, это такое…
Сигара в пальцах профессора вдруг погасла и от этого стала вонять гораздо сильнее. Ода засуетился и тут же закурил другую. Он постарел за эти два года.
– Это все странно, – сказал он. – Понимаете, с точки зрения…
Он почесал подбородок, вскочил и принялся ходить по веранде, то и дело прикладывая папку с моей работой ко лбу, останавливаясь и морща нос.
– Я понимаю, вы перенесли страшные испытания, такие испытания сильно меняют человека, однако…
Профессор Ода оперся на перила веранды.
– Однако, если говорить честно, я ни черта не понял, – признался Ода. – У нас была другая задача, вы же помните?
– Да, конечно.
Конечно, я помнила задачу.
Профессор, неожиданно забывшись, по-стариковски наивно пожевал кончик папки, но спохватился и усмехнулся собственной промашке. А я сделала вид, что не заметила.
– Карафуто остался в прошлом, – сказал Одо. – Равно как и наши северные земли. У меня в Вакканае жила сестра, впрочем, старая…
