Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
В Европе существуют земледельческие общины, достаточно самостоятельные, имеющие кремневые орудия труда и слишком маленькие избытки сельскохозяйственной продукции, чтобы обеспечивать крупные армии и весь аппарат, необходимый для завоевания и образования империй.
Между первичными производителями и «индустриализированными» цивилизациями растет торговля, стимулируемая очевидными преимуществами бронзы над камнем и местонахождением залежей меди и олова.
Это картина достаточно стабильной, прогрессивной, развивающейся экономики.
Но на нее налагается давление говорящих на индоевропейском языке кочевников в Восточной Европе и на юге России и говорящих на семитском языке – в Сирийской пустыне и на Аравийском полуострове. Они снимаются с насиженных мест и двигаются к сельскохозяйственным районам и цивилизованным регионам, привлеченные более высоким уровнем жизни и возможностью расширения масштабов одомашнивания – сначала лошади, потом верблюда.
И цивилизованные общины Среднего Востока, и земледельческие общины Европы имели стабильную и гибкую культуру, которая могла впитывать и ассимилировать соседние культуры. Кочевники, вторгавшиеся на возделываемые земли, автоматически становились фермерами, а кочевники, захватывающие цивилизации, автоматически становились цивилизованными, если, конечно, давление не было слишком большим.
Мы видим, как это происходит во втором тысячелетии до н. э. Семитские кочевники вторгаются в цивилизованные районы Месопотамии, а потом и Египта, и затем, после короткой паузы для поглощения, фактически стимулируют Месопотамию и Египет, подталкивают их к более высокой степени культурной интеграции. Индоевропейцы продвигаются в земледельческие районы Европы с востока и в цивилизованные районы Востока с севера.
В Европе они сразу поглощаются без каких-либо трудностей, хотя их образ жизни, связанный с перегоном скота, накладывает отпечаток на предшествующее ему земледелие. На Среднем Востоке они ассимилируют цивилизацию, смешиваются с (и часто правят) существующими народами или формируют свои собственные государства по образцу цивилизованных наций. Только в изолированной долине Инда они уничтожают цивилизацию, и при этом сами остаются невосприимчивыми для ее вируса. Там они сохраняют свой образ жизни – кочевой или оседлый в деревнях – до тех пор, пока в конце тысячелетия с запада снова не приходит культ городской жизни.
Вторжение индоевропейцев в Европу и ближние районы Азии не мешает росту торговли. Наоборот, они обеспечивают новый рынок, и их кочевые традиции, как и традиции семитских племен ранее, стимулируют свободное перемещение товаров. Там, где они выходят к морю и встречаются с людьми, живущими мореплаванием, они сами начинают заниматься мореплаванием, которое вместе с морской торговлей продолжает процветать, как никогда раньше. (Последнее представляется странным, особенно в районах, где и семитские, и индоевропейские черты смешиваются с чертами местных жителей.)
Но и индоевропейцы, и семиты продолжают прибывать, не непрерывным потоком, а волнами. И существует предел числа вооруженных вторжений, которые оседлая культура – «промышленная» или цивилизованная – может выдержать и не распасться.
Этот предел достигнут около 1200 г. до н. э. Границы цивилизованных районов разрушаются после падения Трои, Микен и хеттов. Ударная волна достигла даже Египта и Англии. Торговля прекратилась. Вынужденными стали строгая экономия и местная самостоятельность. Характерными стали войны местного значения. Нации воевали за выживание и господство, а не за богатство. Распространение металлообработки (точнее, обработки железа) способствует этим процессам, но не вызывает их.
Это должно было случиться снова при развале Римской империи, и тогда, как и теперь, за этим последовали темные века, хотя тогда, как и теперь, ростки возрождения начали появляться даже среди всеобщего хаоса.
Это история тысячелетия, изложенная на языке тенденций и перемещений. Но мы не должны забывать, что история – это не одна из тенденций, а история людей, их жизней, рождений и смертей, радостей и горестей. Тенденции просто накладываются на них, и ни один человек, живший во втором тысячелетии до н. э., не имевший знаний о своем прошлом и своем будущем, которыми мы обладаем сегодня, не смог бы распознать тенденции своего времени.
Тысячелетие завершается военными конфликтами, и темные века следуют за блеском просвещенного бронзового века. И почти нет оснований предполагать, что менее чем через пять сотен лет от Дарданелл до границ Ливии на юге и до самой Индии на востоке раскинется Персидская империя. В Греции скульптура и риторика, философия и архитектура, лирическая поэзия и драматическое искусство достигнут таких высот, которые превзойти не удалось до сих пор. А в Палестине, Индии и Китае будут процветать три величайшие мировые религии. Оснований предполагать все это почти нет. Почти. Но все же…
В Китае, например, князь Чжоу в самом конце тысячелетия формулирует философию, которую сам Конфуций считал основой своей системы этики, философию, которая впервые предположила, что человек должен заглянуть в собственное сердце, дабы узнать, что ему следует делать.
В Индии арии к этому времени осели в группах конфликтующих между собой княжеств, таких как изображены в Махабхарате. Очевидно, что это общество не склонно к философским размышлениям. Но уже ясно, что экстроспективная религия степей с ее антропоморфными богами уступает место другой религии с другими богами, которая едва ли могла бы появиться из другого источника, кроме цивилизации долины Инда. Эта религия содержит идею о цикле жизней и о душе, стремящейся через многие существования к смутно определенному совершенству. Это религия, исполненная возможностей для будущего.
Древние евреи были монотеистами. Они жили в Египте во времена Эхнатона, и его обреченный на неудачу эксперимент вполне мог оказать влияние на их будущее. Идея об одном невидимом и всеобщем боге – новый фактор практически безграничных потенциальных возможностей.
К северу от Израиля в конце второго тысячелетия до н. э. финикийцы на побережье Ливана начинают заново открывать морские пути для торговли. Их суда направляются в Западное Средиземноморье и почти мифический Гибралтарский пролив – ворота в другой мир. И они всерьез думают об основании колонии в месте, которое зовут Карфагеном, – на побережье Туниса. И они изобрели такую мелочь, как алфавит. Впрочем, это весьма полезная штука, позволяющая любому разумному человеку научиться читать и писать, в то время как раньше писец был специалистом, которому приходилось учиться своей профессии всю жизнь. Между прочим, это также ключ к демократии и философии, истории и половине искусств.
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 100
