Трудно сказать, чего он еще хотел добиться, что пытался изменить.
Уже днем раньше — спустя считаные часы после его бегства — ПСР выпустила официальное извещение:
«Центральный комитет партии соц.-революц. доводит до сведения партийных товарищей, что инженер Евгений Филиппович Азеф, 38 лет (партийные клички: „Толстый“, „Иван Николаевич“, „Валентин Кузьмич“), состоявший членом партии с.-р. с самого основания, неоднократно избиравшийся в центральные учреждения партии, состоявший членом б. о. и ЦК, уличен в сношениях с русской политической полицией и объявляется провокатором. Скрывшись до окончания следствия над ним, Азеф, ввиду своих личных качеств, является человеком крайне опасным и вредным для партии. Подробные сведения о провокаторской деятельности Азефа и ее разоблачения будут напечатаны в ближайшем времени»[296].
Это был последний официальный текст, в котором Азеф назван Евгением Филипповичем. Русский интеллигент Евгений Филиппович умер. Его место занял отвратительный Евно. Это имя со сладострастием муссировалось и в правых, и в левых изданиях.
«Подробные сведения» о революционной и «провокаторской» деятельности Азефа появились двумя неделями позже. О худшем, что можно было поставить Азефу в вину — о сдаче Центрального боевого отряда и Северного летучего отряда — говорилось лишь предположительно. Эсеры знали только то, что сказал Лопухин. 17(30) был подписан протокол о примирении между партией и Бурцевым.
В тот же день, что и товарищам-партийцам, Азеф пишет Герасимову:
«Дело дрянь. Все наделало наше посещение приятеля. Он сказал всё, приезжал для этого сюда. Он рассказал всё. Что я ему говорил, и что Вы ему угрожали. Меня он описал точно — костюм, манера держаться, всё, всё… Но все это могло бы кончиться не так плохо, может даже и хорошо, если бы удалось установить свое alibi. Но это не удалось. Счет, который Вы прислали и который я передал для alibi, оказался очень подозрительным… Когда Бог хочет наказать кого, то отымет у него разум… Положение трудное, думаю, что искать будут. Если они догадаются обратиться к частным детективам, то те, может быть, и нападут на след. Вот Вам теперешнее мое положение. К Вам мои просьбы следующие: 1) выслать мне 2 или 3 заграничных [паспортных] книжки — только с нужными печатями, без надписей, так как придется первое время часто менять адреса для жительства; 2) за декабрь месяц выслать мне деньги. Мне кажется, за этот месяц мне и полагается, а дальше предоставляю Вам поступить, как считаете нужным и правильным. То есть, конечно, тут не может быть и речи о каком-нибудь правильном вознаграждении, а может быть, речь только о единовременной помощи ввиду моего положения. Но это дело предоставляю вполне Вам рассудить. Если Вы не согласны с тем, что за декабрь мне полагается, то я прошу Вас это сделать, так как я ушел без всего, очень мало денег у меня, и без платья, получать платье или деньги сейчас рискованно. Да и при том у меня наличных нет, а есть акции и заем, которые лежат в ящике банка, куда я могу явиться без риска только через 4–5 месяцев. Ввиду этого я уверен, что Вы меня не оставите. Думаю, за декабрь мне полагается, а дальше решайте сами. 3) подумайте, сообщите, не лучше ли мне быть при Вас для безопасности и не устроите ли Вы меня на какой-нибудь службе. Конечно, я предпочел бы не в Д. п. или Охране, а в каком-либо другом учреждении, т. е. заведовать какой-нибудь электрической станцией или чем-либо подобным… Инженер я не скверный. 4) На случай, если бы мерзавцам удалось меня разыскать и покончить со мною, то я оставляю у Вас это письмо для моей супруги…»[297]
Эх… Заведовать электрической станцией. Это выглядит теперь недостижимой мечтой. Что сделал ты со своей жизнью, инженер Азеф, по-другому Азев, сын ростовского мещанина Фишеля Азефа?
Герасимов выслал декабрьскую тысячу рублей и паспорта. На этом отношения Евно Фишелева Азефа с русской полицией по существу закончились. Место по инженерной части ему пообещали — когда-нибудь потом, когда все уляжется, пообещал сам Столыпин; но ничего не улеглось. Герасимов был отправлен в годичный отпуск, а когда вернулся, Азеф стал всеобщим пугалом, притчей во языцех — лучше было начальнику петербургской охранки не упоминать его имени и не привлекать внимания к совместной с ним работе[298]. Да и положение самого Герасимова пошатнулось. А там и Столыпина не стало.
Наличные у него, видимо, все же были, или он как-то сумел получить и продать свои акции, потому что, спасаясь от преследований, отправился с Хедди в долгое путешествие. Они объездили всю Италию, побывали в Греции, в Египте. При этом Азеф не изменял внешности, например, не отпускал бороды (позднее он все-таки отпустил ее, но, возможно, отнюдь не по соображениям конспирации). Он даже снялся на одной из групповых курортных фотографий. Видимо, перемещение само по себе казалось ему достаточной гарантией безопасности.
Осенью Азеф с Хедди осели в Берлине. Азеф опять написал Герасимову — просил выхлопотать ему теперь уже постоянный паспорт на чужое немецкое имя и… выслать номера газеты «Знамя труда» с начала года. Азеф хотел знать, что пишут о нем в революционной печати, а достать ее мог только через полицию. Он видел брошюрку о себе, изданную в Германии, — в ней было много лжи и неточностей, но хуже всего то, что в ней был его портрет. Очень некстати.
Герасимов находился за границей. Письмо ему не передали. Но паспортом Азеф (и Хедди) обзавелся. Азеф позднее утверждал, что паспорта выправила русская полиция — без дальнейших разъяснений. Но, как мы увидим чуть дальше, Департамент полиции в 1911–1912 годах не имел о местопребывании Азефа никаких сведений и пытался искать его.
Они стали супругами Неймайер. Под именем Александра Неймайера Азефу довелось прожить пять с половиной лет. Но для Хедди, как и для первой жены, он всегда был Евгением.
Пришло время оседать. Азеф поселился в Берлине.
Сколько у него было денег?
Николаевский в «Конце Азефа» оценивал его состояние в 150–180 тысяч марок. Алданов считал эту цифру сильно заниженной. В «Истории одного предателя» и Николаевский пересмотрел ее, говоря о 200–250 тысячах.
Каково происхождение этих денег?
Немного арифметики. 150 тысяч (минимальная цифра) — это по курсу 1909 года чуть меньше 70 тысяч рублей. 250 тысяч марок — это в рублях где-то 115 тысяч.
Полицейское жалованье Азефа за десять лет (с возвращения в Россию), считая премиальные и компенсации расходов, — где-то 65 тысяч рублей. Из них большая часть, около 40 тысяч, получена за два с половиной года, с мая 1906-го по декабрь 1908-го.
Эти деньги Азеф не мог никому показать; он их не тратил на жизнь. На них покупались акции, ценные бумаги, которые приносили какие-то дивиденды. Так что правильнее, наверное, говорить о 70–75 тысячах рублей.
