Попытка создания отдельных зон освобождения (liberated zones), как иногда называется подобная практика, может буквально означать освоение некоего физического пространства. Общее требование феминистских групп в рамках определенных институтов состоит в выделении какого-то помещения для женщин. Кризисные центры для беженок и женщин, подвергающихся насилию, часто действуют по принципу отсутствия доступа в них мужчинам. Однако если говорить на более общем уровне, то зона свободы – это социальное пространство, конкретный институт или его часть, социальная сеть или просто группа людей, внутри которых достигнуто равенство полов, ликвидирован гетеросексизм и поддерживаются антисексистские практики.
Проблемы поддержания такой зоны похожи на проблемы других анклавов. Они требуют постоянного приложения сил для их сохранения. Когда дело состоит в радикальном отступлении от общей социальной практики, как это бывает в случае серьезных попыток достижения равенства полов, уровень необходимой энергии оказывается весьма высоким. Люди устают от постоянных собраний, мониторингов и взаимной критики. Эгалитарные практики постоянно наталкиваются на иерархическое вмешательство извне. Пример такой ситуации – общество людей, придерживающихся радикальных методов оздоровления. Когда в такой группе есть врач, получивший профессиональное медицинское образование, спонсоры этого общества и многие пациенты относятся к нему как к главе обычного медицинского центра. Подобные вопросы могут регулироваться, но для этого необходимо приложение массы сил, времени и терпения в преодолении напряженностей. Необходимо делать какие-то уступки и договариваться по поводу сугубо бытовых вопросов. Один из таких постоянно возникающих бытовых вопросов – уборка помещений, так как зоны освобождения быстро захламляются.
Однако перечисленные издержки стоят того, чтобы на них пойти, ведь осуществление всех этих стратегий приносит три полезных результата. Прежде всего надо сказать, что устанавливаются основания для политики более широкого масштаба. Например, марши и митинги не случаются сами собой: должны быть люди, которые их собирают; люди, которые садятся на телефон и распространяют информацию; люди, которые рисуют плакаты и организовывают места для хранения этого инвентаря. Кроме того, зоны освобождения могут генерировать энергию, помогая людям ощутить грядущий социальный мир, т. е. создавая то, что Шейла Роуботам в своей книге «По ту сторону разделенности» («Beyond the fragments») назвала политикой создания прообразов. Сестринство среди активистов феминистского движения, солидарность, возникающая в движении за освобождение геев, желание делиться с другими, возникающее в общих домохозяйствах, – это реальные опыты, и они играют роль в понимании того, что цели политических действий имеют практический характер.
И, наконец, есть еще и личностное измерение этих процессов. Радикальная политика часто требует сверхчеловеческой энергии и может привести к внутреннему опустошению человека; иногда она предполагает сверхчеловеческую добродетель и может привести к разочарованию. Критики феминизма радостно отмечают, что феминистки, добившиеся власти, ведут себя столь же грубо, сколь и патриархатного склада мужчины, – и, разумеется, некоторые из них так и поступают. И точно так же некоторые участники движения за освобождение геев бывают эгоистично настроены и слепы по отношению к проблемам других, а некоторые мужчины-гетеросексуалы, выступающие против сексизма, не способны полюбить овощи или маленьких детей. Относительно свободная зона позволяет работать над решением этих проблем путем развития политики личности, обсуждавшейся в Главе 10. Она может также обеспечивать прямую поддержку тем, кто в ней нуждается. Основной ресурс радикальной политики – это ее активисты. Политическая практика может требовать большой отдачи, она иссушает и способна нанести большой ущерб человеку, который ею занимается. Каждодневная борьба против сексистски настроенных деловых людей или бюрократов – не для слабонервных. Поэтому важно найти пути сохранения и восстановления человеческих ресурсов.
Этот вопрос актуален для всех форм радикализма, но гендерная политика отличается уникальным уровнем личностной вовлеченности. Ломать гендерную систему означает в определенном смысле освобождаться от того, что наиболее важно для собственных чувств, и внедряться в странные и плохо объяснимые места социального пространства. Самая старая претензия, предъявляемая феминисткам: они стремятся превратить женщин в мужчин, а мужчин в женщин. В каком-то смысле это так. Реформа разделения труда должна привести к тому, что женщины будут заниматься теми вещами, которые традиционно считаются мужскими. Тем не менее такого рода переворачивание ролей, обычно пропагандировавшееся в начале 1970-х годов, оказалось неадекватной стратегией. Участники феминистского движения также попытались – и не просто по тактическим соображениям – придерживаться качеств и практик, традиционно считавшихся женскими. Но им пришлось совершать маневренные пересечения традиционных гендерных границ полового характера и разделения труда, а в той мере, в какой бисексуальность зарекомендовала себя как сексуальная практика, – и пересечения границ структуры катексиса.
Некоторым теоретикам проникновение в то пространство, которое можно назвать приграничной областью, показалось основной стратегией. Фернбах и Мьели настаивают на гендерной неоднозначности гомосексуальности. Чодороу и Диннерстайн используют психоаналитические аргументы для доказательства важности равного участия мужчин в уходе за маленькими детьми. Антисексистское движение мужчин, по крайней мере его более радикальное крыло, попытавшись очистить маскулинность от ее связи с иерархией, быстро стало движением за феминизацию (effeminism), примкнув тем самым к радикальному феминизму.
Граница, как и зона, является пространственной метафорой, и, возможно, слишком жесткой для применения к динамическим процессам. Наверное, можно выразить мою мысль точнее, если сказать, что практика, связанная со многими вопросами гендерной политики, требует вживания в социальные противоречия, связанные с гендером. Иногда полезнее усилить противоречие, чем пытаться его разрешить. Проблема с моделью андрогинии, обсуждавшейся в Главе 8, состоит не в идее, что женские и мужские качества могут сочетаться в одном человеке, – эта идея отнюдь не нова. Проблема состоит в идее, что их сочетание какимто образом разрешает напряжение между ними. Но может произойти и наоборот.
Внутренняя политика левых, отчасти связанная с зонами освобождения, описанными выше, имеет другое стратегическое значение. Попытка создать эгалитарные домохозяйства и несексистскую среду для детей является единственной формой прогрессивной гендерной политики, в которой активно участвует значительное число мужчин-гетеросексуалов. Следовательно, она представляет собой своеобразную лабораторию, в которой разрабатываются модели альянса между группами, обычно разделенными гендерной политикой.
Движение за освобождение геев – другая такая лаборатория. Напряженность, существующая между женщинами и мужчинами в гомосексуальной политике, о которой говорилось в Главе 12, реальна и пока не устранена. Учитывая это обстоятельство, можно сказать, что существование движения в течение пятнадцати лет – с его взлетами и падениями – представляет собой существенное достижение. Опыт дискуссий и компромиссов между его участниками, объединенные и параллельные акции и коллективные празднования – это, вероятно, самая сложная практика кооперации между женщинами и мужчинами, которая до сих пор существовала в рамках радикальной перестройки гендерных отношений.
