И это возмутило Энвин до самых глубин ее истерзанного, кровоточащего существа.
Стальные диски все увеличивались в размерах под действием жара ее тела, и она сама ощущала, как они растут. Каждый новый вдох приводил к разрыву мышц и сухожилий, дюйм за дюймом диски перемещались к трехкамерному сердцу. Драконица заставила свое дыхание замедлиться, попыталась затормозить все процессы в теле, но не смогла остановить биение сердца, циркуляцию крови.
Ей хотелось закричать, обратить свою ярость в огонь и кровь, но диски неуклонно поднимались вверх, угрожая оборвать ее жизнь после каждого движения.
Наконец она решила, что у нее нет другого выхода, как медленно и осторожно погрузиться обратно в замерзшую землю и вернуться в свое логово изо льда и камня, находившееся далеко на севере. Она надеялась, что холод поможет ей остановить движение дисков, а потом и вырвать их из своей плоти, но даже если это будет невозможно Энвин хотела умереть в своем логове, а не в этом чужом лесу, который она должна была помнить, но где нашла лишь пустоту и не сумела довести до конца месть.
Теперь здесь нашел Завершение дракон.
Уже одно это вызвало у нее ужас. В ее сознании звучали темные шепоты, голоса созданий других стихий, радующихся, что Земля лишилась одного из своих сынов. Она больше не могла здесь оставаться, потому что огромная каменная статуя дракона с поднятыми крыльями, защитившего ценой своей жизни людей, рождала в сердце Энвин холодный страх, от которого ее пробирала дрожь. А спустя совсем немного времени, когда драконица перебралась на другой берег Тарафеля, она поняла, что дрожит не только от страха, но и от неотвратимой близости собственной смерти.
Король фирболгов слышал, как в темноте рыдает Рапсодия. Он ненавидел ее плач с того самого момента, как впервые его услышал, — дисгармоничные звуки и резкие вибрации, совсем не похожие на естественную музыку, которая обычно окутывала Рапсодию и успокаивающе действовала на него самого. Эти глухие сдавленные всхлипывания вгрызались в нервные окончания на его коже, которые отзывались ответными вибрациями, причинявшими Акмеду мучительную боль. Он стиснул зубы, стараясь не обращать на нее внимания, и сохранял молчание, давая Рапсодии возможность выплакать горе. Акмед понимал, что после тяжелых родов и изнурительного бегства у нее просто не оставалось сил на долгий плач.
Он посмотрел на ребенка, а потом положил мальчика на пол, который внутри каменного тела дракона был значительно теплее, чем земля в зимнем лесу. Похоже, ребенку нравилось здесь лежать, и он размахивал крохотными ручками, вдыхая прохладный сладковатый воздух.
Рапсодия прислонилась к каменной стене, силы ее оставили. Она не обладала способностью Акмеда видеть в темноте, поэтому обнажила свой меч, чтобы разогнать мрак и холод, и положила его рядом с собой. Внутри дракона стало светло.
— Какая жестокая ирония, и как это все несправедливо, — глухо проговорила она, глядя на короля болгов, который, в свою очередь, не спускал глаз с ребенка.
— О чем ты?
— Ллаурон лишь хотел познакомиться со своим внуком, хотел, чтобы малыш его узнал. Он принес в жертву себя, чтобы спасти нас, такое и представить себе невозможно, ведь своим Завершением он не только оборвал свое земное существование, но и вообще перестал быть, ибо у драконов нет души, а значит, нет и Загробной жизни. А привело это к тому, что теперь мы вместе с Меридионом оказались заперты в теле его деда, которого мальчик уже никогда не узнает.
Акмед удрученно вздохнул.
— А разве у вас, Дающих Имя, нет подходящего ритуала, который следует проводить в таких случаях? — язвительно поинтересовался он. — Например, спеть Песню Ухода или еще что-нибудь в таком роде, вместо того чтобы лить слезы? Меня утомляют твои рассуждения. Ллаурон был сложным человеком, в нем было слишком много от дракона даже в те времена, когда он сохранял человеческое обличье. Он не останавливался ни перед какими преградами, когда шел к поставленной цели, никогда не думал о благополучии своей семьи или безопасности союзников, — короче, его не волновали подобные мелочи. Я думаю, сегодняшний поступок первое по-настоящему благородное деяние в его жизни. Почему бы тебе не воспеть его подвиг и не оставить свою скорбь, ведь вместе с тобой страдает и ребенок. Возможно, Меридион не будет о нем вспоминать.
Рапсодия вздохнула и попыталась расправить плечи.
— Относительно элегии ты прав, — согласилась она. — Как Дающая Имя я просто обязана это сделать. Но я не хочу петь для него лиринскую Песнь Ухода, поскольку однажды я уже прощалась с ним таким образом — в тот раз когда он обманул меня, заставив уничтожить его тело при помощи моего меча, чтобы он мог превратиться в дракона стихий. Я не смогу сделать это во второй раз.
— Хорошо, — отозвался Акмед, поудобнее устраиваясь в темноте. — Спой непристойную песню или какой-нибудь марш Грунтора. Могу спорить, что Ллаурону они понравились бы.
Рапсодия кивнула, но сил на улыбку у нее не осталось.
— Наверное, ты прав. Хотя Ллаурон всегда старался соблюдать приличия, он обладал своеобразным чувством юмора. Когда он начал заниматься со мной, он охотно пел матросские песни, от некоторых из них у его последователей волосы вставали дыбом. — Она поднялась, подошла к Акмеду и присела на корточки возле ребенка, который сразу же воззрился на нее своими удивительными драконьими глазами. — Естественно, мой дед пел те же самые песни.
Некоторое время она напевала какую-то мелодию, улыбаясь Меридиону, а потом начала морскую балладу, одну из тех, что особенно любил Ллаурон. Она пела о моряке, который без конца скитался по миру, пытаясь найти в море покой.
Морская тематика никогда не интересовала Акмеда, но он очень давно не слышал, как поет Рапсодия. Он тихо сидел и в холодном, каком-то тусклом свечении Звездного Горна, связанного с Рапсодией магическими узами, а потому отражавшего любое ее настроение, вспоминал, как они втроем с Грунтором путешествовали по Корню, а затем по новому континенту. Он вдруг понял, насколько сильно тоскует по тем временам.
Неожиданно он услышал новый необычный звук и, прислушавшись, обнаружил, что ребенок воркует, вторя мелодии песни. Рапсодия тоже это заметила. Ее голос стал более ясным, и она продолжала напевать даже после того, как песня закончилась, пока ребенок не захныкал.
— Получается, что он все-таки узнал своего деда, — задумчиво проговорила она, взяв мальчика на руки и поглаживая его по спине.
Однако это не помогло, Меридион продолжал выражать недовольство и вскоре расплакался.
— Наверное, он вдохнул частицу его сущности, это облако тяжелого воздуха висело прямо над твоим сыном. Видимо, Ллаурон хотел, чтобы ребенок принял его в свое тело, — предположил Акмед, нахмурившись, когда Рапсодия высвободила грудь и приложила к ней ребенка.
К удивлению Рапсодии, Акмед издал какой-то неодобрительный звук и демонстративно повернулся к ней спиной.
— Тебе не нужно отворачиваться, — сказала она, накрываясь одеяльцем. — Теперь все в порядке, и я прошу прощения, если смутила тебя. — Акмед пожал плечами, но остался сидеть к ней спиной. — В конце концов, мы тысячу лет провели бок о бок под землей, да и после этого много путешествовали вместе. Как мы можем друг друга стесняться?
