Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 104
Но ближе к нам, в нашей двери, нет ничего, кроме лишенной света тени, и ничто не шевелится, и нас охватывает радость за то, что все верно, все готово, все снова так, как нам хотелось, как всегда, когда мы выходим на охоту. И наконец, когда довольно долго уже в доме нет никакого движения, мы трогаемся с места, из теней у бассейна, по желтеющей траве газона под козырек над дверью.
Мы останавливаемся, взявшись за дверную ручку и прижавшись ухом к дверному полотну: ничего. Ничего, кроме негромкого шелеста кондиционера. Все тихо, все готово и ждет, и вот теперь мы достаем из кармана ключ от Нашего Нового Дома – что новее, больше, светлее и ярче нашего старого, дома, готового к замечательной семейной жизни, которой в нем никогда больше не будет, потому что эта мечта строилась в клубах кальянного дыма, на призрачных картинах галлюцинаций, полных надежды, и это заблуждение развеялось как мираж… да оно и было миражом. И все, что от него осталось, – холодная зола. Но это не важно. Важно только одно: эта ночь, и этот нож, и Нужное Мгновение.
Вот оно: Декстер с ножом в руке и его цель. Всего остального больше нет, только это скольжение сквозь тень, внезапный удар, холодный отблеск лезвия в темной комнате, а потом сдавленные стоны по мере того, как Истина медленно, злорадно прорывается сквозь завесы и принимается за дело. Вот что важно, что было и что будет, и в мире нет ничего, кроме этого Темного Предназначения, и нет другого времени, кроме сейчас, и мы вставляем ключ в скважину, и после одного оборота дверь медленно открывается.
Дюйм, другой, третий… дверь медленно, осторожно приоткрывается на шесть дюймов, и мы снова делаем паузу. Ни движения, ни звука, никаких признаков ничего, только темные стены с исходящим от них слабым запахом краски.
Все так же медленно и осторожно мы открываем дверь шире, достаточно широко, чтобы боком проскользнуть внутрь, и мы так и делаем, и в мгновение, когда мы пытаемся бесшумно закрыть ее за собой, мы слышим хруст падающего на пол арбуза: БАМЦ, и темная комната вокруг нас вдруг вспыхивает сверхновой звездой, а затылок пронзает ослепительная боль, и падая лицом вперед из тупого удивления в полную боли черноту, мы успеваем еще исполниться ужасным осознанием нашей совершенной безмозглости, а гаденький голосок самосознания шепчет на ухо: А я ведь предупреждал!
И в последнее мгновение перед тем, как чернота окончательно захлестывает все, кроме жалости к себе, я слышу другой тонкий голосок – знакомый, капризный и полный яда голос одиннадцатилетней девочки, и голос этот звучит непривычно властно:
– И вовсе не обязательно было бить его так сильно…
А потом – к счастью для меня или для тех беспомощных ошметков, которые от меня остались, за руль садится черная пустота, правящая в бесконечный, лишенный жизни туннель.
Глава 35
Довольно долго не было ничего, кроме темноты. Ничего не шевелилось, а если и шевелилось, то я все равно не мог это увидеть в темноте. Только лишенная времени, дна и мыслей, формы и цели чернота – и мне это нравилось.
Потом где-то вдали, на горизонте забрезжила, пробиваясь сквозь эту черноту, замаячила боль. Она назойливо гнала прочь покой, становясь сильнее с каждым ударом своего пульса, делаясь ярче, разбегаясь побегами, которые рвали темноту на части, гнали ее прочь. И в конце концов боль выросла в большое раскидистое дерево, с корнями глубоко в скале, и ветви его растянулись во все стороны, освещая темноту, и вот – нате! – оно заговорило.
Это я, Декстер.
И – надо же! – темнота тоже отозвалась ему.
Привет, тупица.
Я очнулся. Не уверен, что это было к лучшему: очень уж сильно болело, так что лежать без сознания нравилось мне гораздо больше. Но как бы мне ни хотелось свернуться калачиком и вернуться в забытье, пульсировавшая в затылке боль назойливо намекала, что надо очнуться и жить со своей безбрежной тупостью.
Поэтому я очнулся. В голове путалось, меня мутило, и я не очень хорошо понимал, что и как, но я очнулся. Я совершенно точно знал, что не спал, а лежал без сознания, и мне показалось, что этому должно найтись какое-то очень важное объяснение. Однако в моем оглушенном, полном боли состоянии я не мог думать об этом, да и ни о чем другом, поэтому не стал и пытаться выбраться из той тупости, которая привела меня сюда. Вместо этого я сделал попытку встать.
Это получилось так себе. Говоря точнее, ни одна из частей моего тела не действовала так, как ей полагалось. Я попробовал поднять руку; она по какой-то причине оказалась у меня за спиной. Она сдвинулась на пару дюймов, потащив за собой другую руку, а дальше застопорилась и вернулась на прежнее место за моей спиной. Я попробовал пошевелить ногами: они чуть подались, но отказывались делать это порознь – похоже, их тоже что-то удерживало вместе.
Я сделал глубокий вдох. Это оказалось больно. Я попытался думать, и это оказалось еще больнее. Все причиняло боль, и я не мог двигаться; это показалось неправильным. Может, со мной что-то случилось? Возможно, – но как это узнать, если я не могу двигаться и ничего не вижу? Моя голова, борясь с болью, выдала-таки на-гора одну или две мысли, из которых кое-как склепала ответ: ты ничего не можешь узнать, потому что не способен двигаться и ничего не видишь.
Правильный ответ, в этом я не сомневался. Я подумал и нашел правильный ответ. Черт, это даже наполнило меня гордостью. И на гребне этой гордости и немного утвердившейся самоуверенности я ухватил еще одну пролетавшую мимо мысль: с этим надо что-то делать.
Опять-таки хорошо, просто здорово. Я прямо светился от гордости. Целых две идеи, и я пришел к ним сам. Может, попробовать еще? Я сделал вдох, от чего мой затылок словно залило морем раскаленной лавы, но третья мысль ко мне все-таки пришла. Двигаться я не могу, а значит, надо открыть глаза.
Отлично: теперь зажигание работало во всех цилиндрах. Мне нужно открыть глаза. Еще бы вспомнить как…
Я попробовал. Все, чего я достиг, – это жалкого трепетания ресницами. Голова раскалывалась от боли. Возможно, два глаза многовато; попробую-ка я для начала один.
Медленно, очень осторожно, ценой уймы болезненных усилий я все же поднял одно веко.
Несколько секунд я никак не мог понять, что вижу. В глазу все расплывалось, но, судя по всему, я смотрел на что-то кремового цвета… возможно, немного пушистое? Я не мог определить ни что это, ни на каком расстоянии от меня оно находится. Я прищурился, и это сразу же отозвалось в голове резкой болью. Однако через некоторое, полное болезненных ощущений время предметы начали обретать резкость.
Пушистое нечто там, где должен находиться пол? Ага, подумал я. Ковер. Ковер кремового цвета. Я смутно помнил, что должен знать что-то, имеющее отношение к ковру кремового цвета. Я довольно долго думал на этот счет и наконец вспомнил: в родительской спальне в Новом Доме на полу постелен ковер кремового цвета. Значит, я, должно быть, в Новом Доме. Ковер расплывался в глазах потому, что мой глаз находился слишком близко к нему.
Ознакомительная версия. Доступно 21 страниц из 104
