Учительница поглядела в ту сторону еще раз, внимательней.
Деревянная дверь класса была покрашена в веселый зеленый цвет – кроме матовой стеклянной панели в верхней части. К ней и был прикреплен листок – из тех, с заданиями, что она много раз на дню раздавала ученикам для того, чтобы они неумелой рукой проставили там те или иные пометки или что-нибудь изобразили.
Этот вот листок тоже был с изображением, но впечатление такое, что его сделал не ребенок. Лицо было нанесено черным мелком: неправильной формы овал, буравчики глаз, загогулины носа, ушей и острый, треугольником, рот, призванный изображать улыбку.
Между тем при более близком и пристальном взгляде становилось заметно, что линии на картинке прерывистые и неровные, как будто сам процесс изображения давался рисующему с трудом, а удерживать в руке мелок ему стоило немалых усилий.
Детских рисунков с изображением лиц Доун перевидала великое множество. Одним из первых заданий детям в начале учебного года у нее было нарисовать автопортрет. Вы не поверите, какое количество сведений о ребенке можно из него почерпнуть – от уровня его навыков и умения использовать цветовую палитру до размеров лица относительно страницы. Но изображений такого характера она прежде не видела. Сильные текучие линии предполагали длинные неопрятные волосы – совсем не как у детей, у которых они или получаются чересчур прилизанными, или же, наоборот, смотрятся дикими каракулями. Выражение лица, в общем-то, напоминающее улыбку, было до странности зловещим, а глаза… искушенными, что ли? Они словно ввинчивались в того, кто смотрел на рисунок, в то время как рот на портрете кривился в развратной ухмылке.
Словом, ребенка, увидевшего такую образину в реальной жизни, не мешало бы сводить к школьному психологу. И как можно скорее. Кошмар какой-то!
Картинку учительница сняла, причем довольно бесцеремонно: оторванный верхний уголок так и остался висеть на двери вместе с кнопкой, которой был приколот к дверному полотну.
Приколот – но кем и когда? С окончанием занятий Доун из класса не выходила. Или кто-то проник исподтишка и пришпилил эту пошлость у нее за спиной? Но как такое вообще возможно?
Женщина подошла к окну. На игровой площадке было пусто, а затем в отдалении она увидела Джеффа – школьного рабочего, садовника, мастера на все руки, – занятого каким-то очередным заданием, которым несть числа. Он работал, не оглядываясь, и безусловно, в этой каверзе его заподозрить было нельзя.
Как, впрочем, и кого-либо из старшеклассников. Школа все-таки приличная. А забраться вот так, тайком, в класс за спиной у учительницы, приклеить эту рожу… это, знаете ли, довольно гнусно.
Доун отвернулась от окна. И пронзительно вскрикнула.
Теперь картинок было целых три, и все на доске.
Все с физиономиями – две явно женские, одна мужская. Одна из женских физиономий значительно круглее остальных. Выражения приглушенные, плоские. Наделять их выразительностью малевальщик не собирался. Он пытался выразить что-то иное.
Угрозу.
Дверь была плотно закрыта. О том, чтобы открыть ее незаметно, нечего было и думать, не говоря уже о том, чтобы незамеченным подобраться к доске и разместить на ней рядком картинки.
Доун посмотрела на противоположный угол комнаты, где находилась классная библиотечка: стеллаж высотой метр двадцать и чуть больше полуметра глубиной. Получалась импровизированная ниша, где она оставляла на день свои сумку и свитер: что-то вроде кладовки и гардеробной в одном лице.
А что, даже и в такой нише, если вдуматься, кто-то может спрятаться. Учительнице представился некто маленький и жуткий: вот он скрытно оттуда выныривает, пока она смотрит в окно на Джеффа, и, наляпав на доску листки, спешно семенит обратно.
Может, не такой уж он и маленький, этот злыдень…
Сейчас, быть может, имело бы смысл кинуться к двери, позвать Джеффа, чтобы он поглядел, – но это, черт возьми, ее классная комната! Так что если на это сподобился какой-нибудь шустряк пятиклашка, то…
Доун переложила рисунок на подоконник, машинально сложив его вдвое.
– Так, ну хватит, – строгим учительским голосом прозвенела она.
В ответ молчание.
«Ты готовишься стать матерью, – напомнила женщина сама себе. – Пора задуматься: нервничать в твоем положении опасно».
– Я говорю серьезно: хватит шутить. А ну выходи оттуда! – велела она, глядя в сторону ниши.
Опять ничего. Ни тихого сдавленного хихиканья, ни пугливого вдоха малолетнего сорванца, понявшего, что попался.
В порыве суетной смелости – дескать, какого черта?! – Доун подошла к стеллажу.
За выступом никого не оказалось.
Она растерянно моргнула, не скрывая изумления от того, что никого здесь не обнаружила.
И тут сзади кто-то нежно постучал ей по спине.
Учительница рывком обернулась. В классе было пусто. Само собой. Иначе она бы услышала: дверь открывалась с громким щелчком. Может, это что-то вроде нервного тика между лопатками – реакция на то, что за библиотечным шкафом никого не оказалось?
Только… Доун, опустившись на колени, подняла с пола черный мелок. Она выпрямилась и посмотрела на стол возле двери. Там сейчас лежали два других мелка. Но ведь их здесь не было?
Теперь уже точно и не скажешь. Во всяком случае, не скажешь наверняка.
А картинки с доски куда-то исчезли. Двигаясь размеренно, как в полузабытьи, и уже не занимая себя размышлениями об этих чертовых летучих мелках, Доун покинула классную комнату.
Заперев дверь на ключ, она, не оборачиваясь, пошла на автостоянку.
Прежде чем включить зажигание, она просидела в машине минут десять. К этому времени все вроде как отлегло и разъяснилось.
Она беременна. Угу. Известно, что в это время вытворяют с головой гормоны. Она была стопроцентно уверена, что видела картинки, но «смотреть» и «видеть» – понятия неравнозначные. В воображении и грезах тоже что-то видишь. Только это не означает, что оно есть на самом деле. Если картинки из классной потом исчезли, значит, их там не могло быть изначально.
Дичь какая-то. Да. Но… объяснимая. Хотя бы частично.
Надо будет, само собой, рассказать об этом Дэвиду, но не сразу. После своего возвращения из Нью-Йорка он стал каким-то дерганым – еще в большей степени, чем Эдди Москоун, больше, чем когда-либо. Неизвестно, как он отреагирует на то, что гормоны беременности действуют на голову его жены сильнее, чем принято считать нормальным.
Есть причина и более существенная: когда настанет время для серьезного разговора, надо будет обсуждать не эту заумь, а что-то куда более конкретное. Так что не надо мутить одно с другим.
Учительница сделала резкий выдох. Машину она завела, чувствуя потрясенность, но вместе с тем уверенность, что мир значительно нормализовался, за что стоит сказать Богу большое спасибо.
