«В этом случае я дал бы вам такой совет, – отвечал король, – но вы ничего у него не оспариваете; я знаю, что у него иные помыслы, и, даже если бы их у него не было, королева Мария слишком плохо сносила испанское ярмо, чтобы можно было поверить, что ее сестра пожелает его на себя надеть и что она даст себя ослепить блеском такого количества корон, соединенных вместе».
«Если она не даст себя ослепить, – возразил господин де Немур, – то, возможно, пожелает счастья в любви. Несколько лет назад она любила милорда Кортни[261]; его любила также и королева Мария, и она вышла бы за него замуж с одобрения всей Англии, если бы не знала, что молодость и красота ее сестры Елизаветы волнуют его больше, чем надежды на трон. Вашему Величеству известно, что неистовая ревность заставила ее бросить их обоих в тюрьму, затем изгнать милорда Кортни и, наконец, выйти замуж за испанского короля. Я думаю, что Елизавета, оказавшись теперь на престоле, вскоре вспомнит о милорде и что она скорее изберет этого человека, которого она любила и который достоин любви и столько выстрадал ради нее, чем кого-то другого, кого она и не видела никогда».
«Я согласился бы с вами, – отвечал король, – если бы Кортни был еще жив; но несколько дней назад я узнал, что он умер в Падуе, куда был сослан. Мне ясно видно, – прибавил он, прощаясь с господином де Немуром, – что вас следовало бы женить так, как женили дофина, и заключить ваш брак с королевой Англии через послов».
Господин д’Анвиль и господин видам, бывшие у короля вместе с господином де Немуром, были убеждены, что именно поглощающая его страсть и отвращает герцога от столь великого замысла. Видам, который виделся с ним чаще всех, сказал госпоже де Мартиг[262], что герцога нельзя узнать – так он переменился; и еще более его удивляет то, что незаметно, чтобы герцог поддерживал с кем-то сношения или скрывался в известные часы, так что можно предположить, что он не пользуется взаимностью особы, которую любит, трудно узнать господина де Немура в человеке, который любит женщину, а та не отвечает на его чувство.
Каким ядом были для принцессы Клевской речи дофины! Как ей было не узнать себя в этой особе, имени которой никто не знал? Как не проникнуться благодарностью и нежностью, услышав от той, в ком она не могла сомневаться, что герцог, задевший уже ее сердце, скрывал свою страсть ото всех и ради любви к ней пренебрег надеждами на трон? Нельзя и передать, что она почувствовала и какое волнение поднялось в ее душе. Если бы дофина взглянула на нее повнимательней, то без труда заметила бы, что ее слова не были принцессе безразличны; но так как дофина не подозревала истины, то продолжала говорить, вовсе не подумав о том.
– Господин д’Анвиль, – прибавила она, – который, как я вам уже сказала, поведал мне все это подробно, полагает, что я осведомлена лучше, чем он; он столь высоко ценит мои чары, что убежден, будто я – единственная, кто мог бы произвести такие перемены в господине де Немуре.
Последние слова дофины повергли принцессу Клевскую в смятение иного рода, чем то, которое она испытывала несколькими мгновениями ранее.
– Я присоединилась бы к мнению господина д’Анвиля, – отвечала она, – весьма правдоподобно, Мадам, что пренебречь королевой Англии можно только из-за венценосной особы, подобной вам.
– Я не утаила бы от вас, если бы это знала, – возразила дофина, – и я бы это знала, если б это была правда. Такую страсть не скроешь от взгляда той, кто ее вызывает; она замечает ее первой. Господин де Немур всегда выказывал ко мне не более чем простую любезность; и все же между тем, как он держал себя со мной раньше, и тем, как держится теперь, такая разница, что могу вас уверить – не я причина его равнодушия к английской короне.
Я заговорилась с вами, – продолжала дофина, – и забыла, что должна ехать к Мадам. Вы знаете, что мир почти уже заключен, но не знаете, что король испанский условием каждой статьи ставил возможность самому жениться на принцессе[263]вместо дона Карлоса, своего сына. Королю было очень нелегко на это решиться; наконец он дал свое согласие и собирается вскоре объявить эту новость Мадам. Полагаю, она будет безутешна; едва ли может быть приятен брак с человеком таких лет и такого нрава, как король Испании, в особенности для той, кто наслаждается всеми дарами молодости и красоты и готовится выйти замуж за юного принца, к которому чувствует склонность, еще не видев его. Не знаю, найдет ли в ней король то послушание, на какое надеется; он поручил мне переговорить с ней, поскольку ему известно, что она меня любит, и он полагает, что у меня есть какая-то власть над ее душой. А затем мне предстоит совсем иной визит: я зайду порадоваться с Мадам, сестрой короля. Все готово для ее свадьбы с герцогом Савойским, и вскоре она состоится. Ни одна особа в ее летах не радовалась так своему замужеству. Двор будет блистательнее и многолюднее, чем когда-либо; и невзирая на ваше горе, вы должны помочь нам показать иностранцам, что наши красавицы – не из последних.
Вымолвив эти слова, дофина рассталась с принцессой Клевской; а назавтра о браке Мадам стало известно всем. В последующие дни король и королевы навестили принцессу Клевскую. Господин де Немур, который нетерпеливо ждал ее возвращения и пылко желал поговорить с нею без свидетелей, отложил свой визит до того часа, когда все от нее уедут и больше уже никто не должен будет появиться. Замысел его удался, и он пришел тогда, когда удалились последние посетители.
Принцесса лежала на постели, было жарко, и присутствие господина де Немура еще добавило румянца на ее щеках, что вовсе не портило ее красоты. Он поместился против нее с той опаской и робостью, какие рождает подлинная страсть. Какое-то время он не мог вымолвить ни слова. Принцесса Клевская была в не меньшем замешательстве, так что они хранили молчание достаточно долго. Наконец господин де Немур заговорил и высказал свое сочувствие ее горю. Принцессе Клевской нетрудно было продолжать беседу об этом предмете; она долго говорила о своей утрате и наконец сказала, что, когда время притупит боль, последствия все равно останутся столь велики, что самый нрав ее изменится.
– Глубокое горе и сильные страсти, – отвечал господин де Немур, – производят большие перемены в наших душах; и я не узнаю себя с тех пор, как вернулся из Фландрии. Многие заметили эту перемену, и даже дофина говорила мне о ней еще вчера.
– Она и вправду это заметила, – промолвила принцесса Клевская, – и я от нее как будто что-то об этом слышала.
– Я не огорчен тем, сударыня, – возразил господин де Немур, – что она это заметила, но я хотел бы, чтобы она была не единственной, кто это заметил. Есть особы, которым мы не смеем давать свидетельства нашей страсти к ним иначе, как через вещи, прямо до них не касающиеся; и, не решаясь показать им, что мы их любим, мы хотели бы по крайности, чтобы они знали, что нам не нужно ничьей иной любви. Мы хотели бы, чтобы они знали, что нет такой красавицы, как высоко бы она ни была вознесена, к которой мы не были бы равнодушны, и нет короны, которую мы готовы были бы купить ценой вечной разлуки с ними. Женщины обыкновенно судят о страсти, которую к ним питают, – продолжал он, – по стараниям им понравиться и по тому, как их домогаются; но это нетрудно делать, если они хоть немного привлекательны; трудно не позволять себе удовольствия за ними следовать, избегать их из страха выдать людям, и даже им самим, те чувства, которые мы к ним питаем. А еще более верный знак истинной привязанности – это когда мы становимся совершенно непохожи на самих себя, какими были прежде, и утрачиваем честолюбие и жажду наслаждений, хотя всю жизнь были поглощены и тем и другим.
