— Лазутчик гуторил, нетути. Иной раз девка при ней прислужница остается, а тут вроде бы не должна.
— Да я не про баб. С ими какой разговор. Только что визг поднять могут. Так надо изловчиться — первым делом рты-то им позатыкать.
— Ребятам махни, чтобы подползали. Как соберутся, так с Божьей помощью и начнем.
— Так вот же они — в лозняке залегли.
— Вот ловко-то! Совсем не заметил. Свисти давай тихонько и пошли.
Шепот? Откуда. Казаки у шатра молчат. Значит, почудилось. Зверь какой степной пробежал. Или сова взлетела. Сколько их ночами летает…
Нет, будто ветром сквозным потянуло… Внизу у полотнища край забелел. Показалось. Показалось? А шорох совсем рядом. Позвать. Казаков позвать… Господь Всемогущий! Что это? Кто?
— Тихо! Тихо, царица Московская! Вот и настал конец твоему неправедному царствованию. Трошка, руки ей вяжи. Крепче вяжи — она хошь и маленькая, да, сказывали, куда какая ловкая. Вяжи, вяжи, не жалей! И ноги. Ноги тоже.
— Что ж, нести ее что ль будем? Аль в мешок покладем? Мешком-то загодя запастись надо было, эх ты, мать честная. Прогапили!
— Кляп-то ей в рот сунул? Вона как выбивается! Чудно даже.
— Кляп-то сунул — ветошь нашлась.
— Понесли, что ли?
— Куда нести-то?
— Голова велел к ему — для допросу.
— Какой допрос-то! Боится, кабы кто иной награды царской не заслужил. Братца вызволить хочет.
— Тебе-то что, так ли, сяк ли нам только рублевики достанутся. Царская награда, известно, покуда донизу дойдет, вся в карманах у начальников разойдется. Ладно, если по шеям не надают.
— Разболтался! Пошли, что ли?
— Слухай, никак младенчик зашелся? Голосок-то вона какой слабенький. Пищит — не пищит.
— А как же, ее сынок. Вона как биться-то начала. Чисто змея из рук выворачивается.
— Известно, мать. Любая забьется.
— А мальчонку тоже к голове?
— Почем мне знать. У нас с тобой одно дело, у них другое. Лишь бы до рассвета управиться да в обратный путь пуститься.
— А чего это, скажи на милость, стража-то казацкая нас не доглядела. Будто и нету ее вовсе.
— Сонного зелья в горилку подсыпали, вот и не доглядела. Чего проще!
Воевода Хохлов и глядеть не стал: в кандалы ее заковать! Немедля! Да чтоб кузнец не больно потачку-то давал. Дело свое, как со всеми каторжниками, от души делал.
Кандалы ручные с ножными сковали. Ни распрямиться, ни воды выпить. В телегу кинули. На солому. Шатер сверху из рогожи приспособили: жара непереносимая. Дождь принялся, до нитки измочил.
Янек где? Сын. Царевич… Пестунка с ним. А если… У стрельцов и спрашивать нечего. Молчат, отворачиваются. В шатер под рогожу и не заглянут.
Чуть сил набралась, кричать стала. Сын! Мой сын! Раз в день рогожу приподымут, кусок хлеба на колени кинут. Иной казак ковшик с водой к губам поднесет. Сын? Где сын мой?
На который день рогожа распахнулась, Янка к ногам положили. Жив! Жив сыночек! Глаза словно провалились. Личико бледное — полотна белее. Губки синие. Ртом воздух ловит.
Поначалу не узнал — пискнул только, жалобно так, и затих. Изогнулась вся, к себе притянула. Смотрит, смотрит… «Матечко… Матечко…» — Я, Янку, я, царевич, я…
А больше и сказать нечего. Снова кричать принялась: есть же младенцу надо. Хоть чего-нибудь поесть.
Казак хлеба дал. Сала кусок. Пестунка где? Его пестунка? Долго молчал, потом по горлу ладонью провел. Отвернулся.
Убили? Старуху убили? За что? За то что ребенка нянчила? Своим телом прикрывала? Неужто убили?
Головой покачал. К Янечку руку протянул — головку погладил. И нет его. Больше не приходил. Верно, заметили. Запретили.
Счет времени потеряла. Словом ни с кем не перекинешься. По дороге поняла: в Астрахань возвращаемся. Торопятся казаки. Изо всех сил коней нахлестывают.
Перед самым городом с телеги в возок пересадили. С Янком. Дверцы плотно затворили. По сторонам казаки с пищалями. Чего боятся? Кого? Может, посадские люди вмешаются? Может, хоть чем-ничем помогут? Высунуться? Янка показать?
Дверцы на запоре. Намертво прикручены. Сколько ни пробовала, не шелохнулись.
Пока лошадей меняли, услышала: Заруцкий здесь же. Под крепчайшим караулом. В железа закованный. С кляпом железным. Не поняла, отравы что ли какой ему вместе с нашими казаками подсыпали. Опоили… Что значит — опоили?
А прячут нас от астраханцев, потому что больно они на всякие смуты и шалости способны. Вчера царицу Марину Юрьевну штурмом брать собирались, а тут, может, и отобьют ее. Лукавый, мол, силен. Он тут ими как хочет крутит.
За Астраханью в другой возок посадили. Янка оставили — не с кем ему, мол, больше быть. Значит, нет больше пестунки, нет моей Богумилы. Не увидит снова Москвы: за окошком так и сказали, что до столицы обозу ехать без остановок и без отдыха. Ждут, мол, там его с великим нетерпением. И наградами. Скольких же Москва за деньги купила! Скольким золото очи застило!
Москва! Снова Москва… Никто не сказал. Сама поняла — услышала. Колокольный звон стелется по долине за сколько верст. Гудят, гудят колокола, как тогда, при встрече, когда приехала невестой великого государя Дмитрия Ивановича.
С каждой верстой растет гул. В летнем небе стоит. Словно с солнцем заходящим прощается. Взглянуть бы…
Где там! Оконца наглухо заделаны. В кандалах не повернешься, не дотянешься. Звон все гуще. А это низовой колокол колокольни Ивана Великого ударил. Гудит земля. Эхом отдает…
Неужто во дворец? Нет, вниз свернули. Значит, к Пытошному приказу. К той страшной башне, от которой московиты отворачиваются и открещиваются. Янек потянулся: «Матечко…»
Устал сынок. Поди, каждая косточка ломит да тянет. Наверно, король Зигмунт сказал свое слово. Не мог не сказать. Папа… Нет, Папы Римского здесь не поминать. От его имени только хуже станет. Король — другое дело. Ведь все тогда обещал, лишь бы от титула отказалась. Прекратила бы царицей Московской себя называть. Наверно, и теперь то же.
Отец Миколай мог известить. Поняла, что сумел от рук казачьих там, на Яике, уйти. Черными словами его поминали. Бранились. Ее пытались спросить. Ото всего отказалась. Твердила одно: не знаю языка вашего. Не знаю…
Успел ли только? Если Господь Всесильный и Многомилостивый захотел, мог и успеть. Если захотел. Не отступился… От нее… От царевича. Ивана Пятого Дмитриевича.
— Государыня-матушка, Великая Инока, привезли! Привезли проклятых! Сама видала, как возок с Маринкой-люторицей к Пытошному приказу свернул. В пыли да грязи по крышу. Смотреть страх. Дорога, известно, долгая. А по сторонам стрельцы с пищалями. Бородатые. Здоровые!
