Через десять минут на планшире по левому борту, как раз под мачтой, они разглядели трещину. В которой застряли три волоска; шериф вытащил их карманным ножом и положил в отделение портмоне, рядом с водительскими правами. Все трое посмотрели на волоски, не говоря ни слова.
— Отнесем их Хорасу, — решил наконец Арт. — Если окажется, что они и впрямь с головы Карла, придется судье объявить пересмотр дела.
В десять часов судья Филдинг закрылся в своем кабинете с Элвином Хуксом и Нельсом Гудмундсоном. В десять сорок пять присяжным было объявлено, что они освобождаются от своих обязанностей, что обвинение с подсудимого снимается, поскольку открылись новые обстоятельства. Самого подсудимого тут же освободили, и он вышел из камеры без наручников; выйдя, он сразу же обнял жену и поцеловал, долго не выпуская из объятий. Исмаил снял поцелуй, глядя на них в объектив фотоаппарата. А потом уехал к себе в офис, включил отопление и заправил в печатную машинку лист бумаги. А заправив, уставился на нее.
Исмаил попытался представить, как все было на самом деле. Закрыв глаза, он сделал над собой усилие.
В ночь с пятнадцатого на шестнадцатое сентября «Сьюзен Мари» замерла на воде — болты в кронштейнах генератора расшатались. Карл оказался один посреди густого тумана, заглохшую шхуну понемногу относило. Карл, слишком гордый, чтобы сигналить гудками, наверняка проклинал такое невезение. Потом зажег два фонаря, сунул челнок с бечевкой в задний карман и в скользкой прорезиненной робе забрался на мачту, таща на себе фонарь. Бечевкой, которой обычно латал сеть, он привязал фонарь к мачте; фонарь держался крепко, но Карл на всякий случай навязал еще несколько «восьмерок» и в конце крепко затянул. Он подумал, что в таком тумане фонарь вывешивать бесполезно, однако подкрутил фитиль, делая пламя поярче. Потом Карл стоял в кубрике, прислушиваясь, а вокруг был обложной туман.
Чуть погодя Карл, наверное, взял другой фонарь, достал из ящика с инструментом гаечный ключ и решил подтянуть ремни генератора. Может, он даже чертыхался вполголоса, не понимая, как же это недоглядел, не проверил, как попал в такую передрягу (которой вполне мог избежать). И это он, Карл, гордившийся своим опытом и сноровкой в море! Он затянул болты потуже, надавил на них большим пальцем, а потом вышел на палубу и, перегнувшись через планшир по левому борту, снова прислушался. Вдруг раздастся гудок шхуны из тех, что уходили с отмели. Но слышно было лишь легкий плеск воды о борта судна, относимого течением к востоку. Карл в одной руке держал фонарь, а другой сжимал пневматический звуковой сигнал. Что-то мешало ему подать гудок; он долго, может, час, а может, дольше раздумывал, стоит ли дать о себе знать. А еще думал о том, зашла ли в сеть рыба. И как раз услышал неподалеку гудок: кто-то сигналил в тумане. Карл прислушался. Гудок прозвучал шесть раз, с каждым разом все ближе; Карл засек время между гудками, и вышла одна минута. Он высчитал расстояние и, когда шхуна находилась уже в ста ярдах, отозвался одним коротким гудком.
Шхуны встретились посреди тумана: в трюме «Островитянина» было полно рыбы, темная «Сьюзен Мари» безжизненно покачивалась на волнах, освещаемая одним только фонарем на мачте. Ее хозяин стоял на носу, выставив подбородок. Кабуо бросил причальные концы, которые Карл ловко, не задумываясь, обмотал вокруг палубных стопоров. Аккумулятор перешел из одних рук в другие, но оказался слишком большим, и Карлу пришлось выбить фланец. Он рассек себе ладонь, испачкав ручку гафеля со шхуны Кабуо. Зашел разговор о земле, и рыбаки в конце концов договорились. После чего Кабуо отплыл, растворившись в ночи.
Может, Кабуо потом даже думал, что ему здорово повезло — встретиться с Карлом при подобных обстоятельствах. Может, он решил, что это как раз та самая удача, которая была ему так нужна. То, о чем он так мечтал, теперь было совсем близко, он даже представил себе поля клубники, ряды приподнятых грядок, аромат созревающих ягод, детей, Хацуэ, свое счастье. Старший сын, праправнук самурая и первый в семье Миямото, кто стал полноправным американцем, родившись в Америке и приняв ее сердцем, он не изменил себе, не отказался от притязаний на землю, по праву принадлежавшую семье, по праву человека, которое больше ненависти, или войны, или какой-нибудь ничтожности.
Так думал Кабуо, радуясь неожиданной удаче и представляя ароматную клубнику, в то время как плыл в ночном тумане. До него доносились низкие, едва слышные стоны маяка и все усиливавшиеся паровые свистки «Западной короны». А на полмили к юго-западу от «Островитянина» находилась «Сьюзен Мари»; Карл стоял в дверях рубки и прислушивался к тем же самым паровым свисткам, долетавшим теперь сквозь туман. Он заварил себе кофе и, поставив чайник на место, стоял с кружкой в руке. Сеть оставалась в воде, растянутая насколько это было возможно. Теперь на шхуне горели все огни, вольтметр показывал тринадцать с половиной, «Сьюзен Мари» шла ровно и быстро, с прожектором, слегка размытым в тумане. Было без двадцати два — достаточно времени, чтобы наловить рыбы, а кофе не даст ему заснуть.
Карл, конечно же, слышал в эфире радиста с маяка и штурмана грузового корабля, который вдруг решил сделать резкий поворот и пройти в районе отмели Судоходного канала. Карл вслушался, но шум двигателя заглушал все остальные звуки, и шхуну пришлось остановить. Он снова вслушался. Наконец раздался очередной паровой свисток, на этот раз уже отчетливей — корабль явно приближался. Карл стукнул кружкой по столу. Он вышел из рубки, понимая, что придется встретить волну от корабля, которая пройдет прямо через его шхуну; ему казалось, что все обойдется и незачем бегать по палубе сломя голову.
Вот только фонарь на мачте. Огромная волна расколотит его вдребезги; наверняка именно такая мысль пришла Карлу в голову.
Так он и поплатился за свое стремление к идеальному порядку. Он поплатился, потому что от матери унаследовал прижимистость, чересчур бережливое отношение к вещам. Шхуна дрейфовала, «Корона» шла мимо, и Карл прикинул, что меньше чем за тридцать секунд успеет влезть по мачте. И сохранит фонарь. А что же риск? Но разве кто думает о том, что с ним может произойти несчастный случай?
И вот Карл полез на мачту, потому что это был Карл, сын своей матери, по натуре человек аккуратный, сумевший спастись с тонувшего «Кантона», а значит, не боявшийся несчастных случаев в открытом море. Пока он лез, у него открылся порез на руке. Он ухватился за поперечный брус и, вслушиваясь, достал с пояса нож. Снова раздался свисток корабля, а затем и низкое гудение двигателей по левому борту, такое близкое, что Карл даже удивился. Он разрезал «восьмерки», которые навязал всего несколько часов назад. Фонарь оказался у него в руке; Карл защелкнул лезвие ножа.
Видимо, в призрачном тумане он даже не заметил стену воды, шедшую от «Короны». Она вдруг показалась из тумана, вскипев под «Сьюзен Мари» так, что кружка, стоявшая на столе в рубке, опрокинулась на пол. Мачта накренилась под углом, достаточным для того, чтобы оторвать человека, висевшего на ней и не вполне понимавшего происходящее, не чувствовавшего скорой смерти. Пораненная рука соскользнула с мачты, прорезиненная роба тоже не удерживала, руки сорвались, выпуская фонарь и нож, и Карл упал, сильно ударившись о планшир по левому борту. Череп над левым ухом оказался пробит, грузное тело Карла съехало в воду, и затекшая в наручные часы вода остановила стрелки в 1:47. «Сьюзен Мари» колыхалась еще добрых пять минут и когда наконец замерла, перестало мотаться и тело ее хозяина, заплывшее в сеть. Оно зависло там, посреди морского свечения, вбирая в себя свет и покачиваясь, а ярко освещенную, безмолвную шхуну относило в тумане течением.
