зажигалка.
– Ты что, совсем сбрендил? – очень натурально разъярился Ломов и так дернул за ручку, что машина заходила ходуном. – Открой дверь. Мне бардачок нужен.
После недолгого колебания Синеев протянул вперед руку и нажал на кнопку. Ломов открыл машину, сунул голову внутрь, уперся коленом в переднее сиденье и взглянул на своего, теперь уже бывшего, помощника. Тот сидел с окаменевшим, бледным лицом, держал направленный на Ломова пистолет и нервно курил.
– Лом, я хочу живым добраться до своего дома, – тихо, но отчетливо проговорил он. – Я давно все понял: Федор Иванович сюда не приедет, тебе приказано нас убрать, только ты не хочешь портить машину. Тебе же на ней возвращаться.
– Что ты несешь? – так же тихо спросил Ломов. Он завороженно смотрел в черный глазок пистолетного дула, и в голове у него вихрем пронеслось: «Опять. Они что, все читают мои мысли? Бардачок. Надо лезть в бардачок».
– Ничего я не несу, Лом, – каким-то мертвым голосом ответил Синеев. – Мокроусов давно уже лежит в том самом чулане с дыркой в башке, а у тебя под мышкой «макаров» с глушителем. Если это не правда, позови Серегу. Когда он выйдет на крыльцо, я пойду в дом.
– Саня, ты больной, честное слово, – спокойно произнес Ломов. Умение владеть собой пока что спасало его. Он понял, что плохо подготовился и по легкомысленности налетел на серьезное препятствие. Правда, менее искушенный Синеев допустил роковую оплошность – даже не попытался разоружить его – и чтобы не дать ему опомниться, Ломов попятился из машины.
– Постой, Лом, – вдруг остановил его Синеев. – Сядь.
– Пошел ты!.. – взорвался Ломов. – Ты сам сказал, чтобы я позвал Серегу.
– Сядь, – твердо повторил Синеев и повел пистолетом из стороны в сторону. – Сядь, я не шучу. Слава богу, ты научил меня нажимать на курок.
Застонав от возмущения, Ломов плюхнулся на водительское кресло спиной к Синееву, поднял обе руки вверх и с издевкой спросил:
– Дальше что?
– Дальше – закрой дверь и брось свою пушку между сиденьями, мне под ноги. Только делай это очень осторожно. Я прошу тебя, Лом, очень осторожно. Жаль будет, если живой Серега там режет колбасу, а ты здесь по глупости помрешь.
– Ты больной, Саня, – повторил Ломов и посмотрел в зеркало на Синеева. – Я только хотел позвать…
– Закрой дверь, брось пушку и позови. Посигналь ему. Если Мокроусов жив, он выйдет, – сказал Синеев.
После этих слов Ломов окончательно понял, что ни хитрость, ни уговоры ему не помогут. Времени на раздумья у него не было, Синеев ждал и с каждой секундой все больше и больше убеждался в своей правоте. В любой момент он мог выстрелить, хотя бы для того, чтобы спасти собственную жизнь.
– Ладно, – наконец проговорил Ломов и с силой захлопнул дверцу. – От тебя забеременеть можно. Тебе не надо было соглашаться на эту работу, Саня. В таком возрасте поздно учиться. Ты же сам спортсмен, знаешь. Если не начал в детстве, из тебя получится только физкультурник.
– Ты что, с детства убиваешь? – серьезно спросил Синеев.
– Нет, я про спорт, – ответил Ломов.
– Хватит трепаться, Лом, давай пушку, – снова потребовал Синеев. – Считаю до трех, а потом стреляю. Раз…
– Уговорил, – рассмеялся Ломов и полез под куртку. Отмахнуться от здорового, вооруженного Синеева в тесной машине было невозможно. Отдать пистолет – означало лишиться последнего шанса. Пытаться что-то придумать не было времени, и Ломов пошел ва-банк. – Чтобы я когда-нибудь еще согласился с тобой работать! – глядя в зеркало заднего вида, сказал он. – Да пропади ты пропадом! Не знаю, что тебе сегодня заплатят…
– Два… – продолжил счет Синеев.
Демонстрируя расслабленность, Ломов лениво вытащил пистолет, резко мотнул головой влево к дверце и тут же упал вправо на сиденье. Синеев опоздал на какую-то десятую долю секунды. Он нажал на курок, но первая пуля пробила лобовое стекло перед водительским креслом, вторая – бардачок, и за то мгновение, пока рука его описывала в воздухе короткую дугу, Ломов сумел извернуться и выстрелить в него два раза.
Ломов не сразу посмотрел, попал или нет – все было и так ясно. Промахнуться в огромного заместителя начальника охраны банка с расстояния вытянутой руки он не смог бы даже если бы захотел. Сзади еще раздавался предсмертный хрип и горловой клекот, а Ломов лежал на сиденьях и прислушивался к ударам своего сердца. На душе у него было паршиво, как будто его публично унизили или напугали.
Он выбрался из «жигулей», убрал пистолет на место в кобуру и через стекло посмотрел на Синеева. Теперь его нужно было вытащить и до вечера спрятать в доме. Ломов не боялся, что кто-то слышал два синеевских выстрела – они прозвучали в закрытом автомобиле и не могли докатиться до дачного поселка. Поэтому он не торопился и даже позволил себе покачаться на скрипучих качелях.
После того как Ломов волоком оттащил труп на веранду, он достал из мокроусовского пакета бутылку пива и залпом выпил ее. Затем обыскал обоих, забрал только документы и сунул их во внутренний карман. Закончив с мертвецами, Ломов осторожно поднялся на второй этаж и еще со ступенек осмотрел гостиную. Со времени их отъезда здесь ничего не изменилось, разве что со стола исчезли бутылки и грязные фужеры. Это несколько озадачило Ломова, он не понимал, почему Синееву с Мокроусовым нельзя было появляться наверху. «Неужели пожалел ковер?» – подумал он и, усмехнувшись, проговорил:
– У богатых свои причуды.
Ломов прошелся по мягкому толстому ковру, уселся на диван и позвонил Федору Ивановичу.
– Все в порядке, – сообщил он. – Я здесь еще поработаю и в Москве буду только ночью.
– Молодец, Женя, – ответил заказчик. – Ты уже на втором этаже?
– Да, – ответил Ломов. Он хотел было легонько съязвить по поводу ковра, но пока искал необидные слова, Федор Иванович продолжил:
– Я хочу сделать тебе небольшой подарок. Видишь, на столе лежит бумажка с печатью? Прочитай ее.
Ломов поднялся с дивана, подошел к столу
