Станислав, 17 сентября этого года причинил вред здоровью уборщице Гордеевой В.П.
В тот день после уроков я зашел в спортзал. В спортзале находились: моя сестра Смолина Софья, Ашихмина Яна, Игнатова Алла, Меркулова Полина и уборщица, Гордеева В.П.
Девушки выясняли отношения между собой, а Гордеева В.П. на них ругалась и выгоняла из спортзала.
Возле входа стояла тележка с принадлежностями для уборки. Я взял оттуда рулон с отрывными пакетами для мусора. Оторвал один, подошел к ней со спины и надел ей на голову. Она запаниковала, стала метаться и кричать, потом упала. Я думал, что она просто споткнулась и сейчас встанет, но она продолжала лежать на полу. Тогда я подошел к ней, снял пакет с головы. Она была без сознания. Я отвез ее на своей машине в больницу.
Пакет я надел на нее без злого умысла, в шутку и не хотел причинить вреда здоровью. Вину свою полностью признаю и в содеянном раскаиваюсь».
77. Женя
Последние строки расплываются перед глазами. Сморгнув слезы, я зачем-то перечитываю объяснительную заново, будто мало мне этой пытки. Не знаю, что я ищу в ней, какой скрытый смысл — ведь всё и так предельно ясно.
Последняя надежда рассыпается в щепки. Всё-таки это он, Стас…
Для него это была просто шутка! Это меня добивает.
И как ему хватило совести после такого клясться мне в любви, да вообще приближаться ко мне? Когда он твердил о своей ненависти, когда оскорблял меня, это и то было честнее.
А позавчера… как он мог позавчера сидеть в палате мамы и как ни в чем не бывало разговаривать с ней, пить чай, смеяться. Какой запредельный цинизм, какое кощунство…
Бедная мамочка, знала бы она, кого я привела к ней, дура.
Не смей реветь, приказываю себе. Не здесь. Не сейчас.
В груди колотится истерика, но я загоняю вглубь. Стараюсь не думать, как буду дальше жить с этим. Как буду смотреть маме в глаза. Как буду вытравливать из сердца чувства к Смолину. Как буду забывать всё, что у нас с ним было. Это всё ждет меня потом. Когда буду дома одна. А сейчас надо как-то взять себя в руки.
И я честно пытаюсь, изо всех сил. Пробую дышать глубоко и медленно, где-то читала, что это успокаивает. Но каждый вдох дается через боль, словно вместе с воздухом вдыхаю ядовитую пыль, а она оседает в легких и разъедает их до кровавых язв. И все же, спустя минут десять-пятнадцать-двадцать, точно не знаю, я немного успокаиваюсь. Во всяком случае меня больше не лихорадит, и руки снова меня слушаются.
Пора уходить.
Разогнув концы скрепки, аккуратно вынимаю объяснительную. Выхожу в приемную — там есть копировальная машина — и делаю пару копий. Потом возвращаю бумагу в папку, папку — в ящик, а ящик — в шкаф. Быстро навожу относительный порядок, чтобы было не видно, что я тут рылась, и покидаю кабинет директора.
Сдаю тележку и форму, забив на второй этаж, который навязала мне уборщица Марина. Завтра она наверняка будет возмущаться и скандалить, но мне плевать. После того, что я собираюсь сделать, в этой гимназии мне места уже не будет.
Спускаюсь в холл. К Новому году он весь расцвечен мерцающими гирляндами. Красиво, празднично, только я в этот праздник не вписываюсь.
На пустой стоянке в гордом одиночестве долго жду автобус. Хорошо хоть не очень холодно. Но уже пять, и на улице густеют синие сумерки. А к тому времени, как добираюсь до города, становится совсем темно. Однако я вместо того, чтобы идти домой, пересаживаюсь на маршрутку и еду в другой конец города. Там меня ждет Смолин.
Пока я ехала в автобусе, он мне как раз позвонил.
Сама поражаюсь, откуда только у меня нашлись силы ответить ему.
— Жень, ты где? Что делаешь?
— В автобусе, — механически произнесла я. — Еду домой.
— Ты что, только сейчас освободилась? Хотя я тоже совсем недавно вернулся домой. У нас тут тоже кое-что… — Стас тяжело вздыхает, — потом расскажу, при встрече… Жень? Ты меня слышишь?
— Слышу.
— Жаль, что сегодня даже не встретились. Я так хочу тебя увидеть, соскучился дико…
— Ты сейчас где?
— Я? У себя… ну, в смысле в дедовской квартире…
— Нет. Я сейчас к тебе приеду.
Смолин на мгновение зависает.
— Ты? Ко мне? Сейчас? — удивленно переспрашивает он. — Ну, ладно. Как хочешь. В смысле, приезжай, конечно. Я буду очень рад. Правда, я не один… тут со мной Сонька. Ничего? А ты адрес помнишь? Давай я тебе скину. Или, может, все-таки заеду за тобой?
— Нет, не нужно.
Где находится квартира Смолина, я помню лишь приблизительно. Но Стас и правда отправляет мне свой адрес вместе с кодом от домофона. Так что, немного поплутав между девятиэтажками, вскоре нахожу нужный дом. Поднимаюсь на его этаж по лестнице, не на лифте, наверное, потому что невольно оттягиваю тяжелый момент. А перед дверью его квартиры еще пару минут стою, набираясь мужества. И лишь потом звоню.
Слышу, как приближаются его шаги, и сердце стремительно разгоняется.
Щелкает замок, и Стас широко распахивает дверь. Ловит мою руку и втягивает в квартиру. Я улавливаю запах свежей выпечки.
— Привет. Круто, что ты пришла… — Он выглядит каким-то усталым, даже изможденным, но улыбается мне искренне. И взгляд его сейчас полон нежности.
Меня же, наоборот, всю скручивает внутри. Я отворачиваюсь. Потому что это просто невыносимо — смотреть сейчас в его глаза, когда на уме только одно: это была шутка…
— Жень, что с тобой?
— Ничего.
— Но ты опять какая-то не такая… Устала? Или все еще неважно себя чувствуешь? — в его голосе сквозит неподдельная забота, но мне это еще сильнее рвет сердце. — Ты голодная? Сегодня я тебя угощаю. У меня блины и кисель. Сонька приготовила…
Я не отвечаю. Достаю из сумки сложенный вдвое листок — копию его объяснительной — и протягиваю ему.
— Что это? — с улыбкой спрашивает Стас, ничего не подозревая. Глядя на меня, разворачивает листок, затем опускает взгляд и начинает читать. А я наблюдая за ним.
И в ту же секунду улыбка сползает и лицо его меняется. Каменеет в страхе. Этот страх я буквально осязаю.
Стас молчит и не сразу решается поднять на меня глаза, но когда поднимает, когда я встречаюсь с его взглядом, то вижу всё без всяких слов. Это взгляд человека, виновного и загнанного в угол.
Я снова отворачиваюсь, чтобы утереть дурацкие слезинки. Как все было красиво и
