писать длинные письма, ходить каждый день на почту в ожидании ответного письмеца. Письма всегда были откровенные, напряженные, со стороны Софьи Андреевны немало пасмурных, со стороны Льва Николаевича — ободряющие и поддерживающие. Ему открывались философско-религиозные дали, он все сильнее погружался в те формы общения, которые приближали к Богу. О том он и писал Софье Андреевне, искренне желая, чтобы она поняла его и, если смогла бы, — пошла за ним или рядом с ним.
Но именно эти разногласия во взглядах на жизнь стали камнем преткновения для Софьи Андреевны. Чтобы понять всю особенность ситуации, проведем аналогию с дружбой Толстого и его троюродной теткой Александрой Андреевной Толстой. Вот как об этом писала сама Софья Андреевна:
«Приезжала и графиня Александра Андреевна Толстая из Петербурга и погостила несколько дней. О ней я отзываюсь в дневнике, что она радостна, ласкова, но придворная (курсив С. А. Толстой. — В. Р.) до мозга костей. Любит царя, царскую фамилию, двор — и свое положение. Но разговоры мы с ней вели бесконечные. На все отзывчивая, чуткая, добрая и по-своему — религиозная, она всем и всяким интересовалась, обо всем охотно говорила и никого не осуждала.
Ее мучило новое верование Льва Николаевича, она не могла с ним согласиться, но она любила его всю жизнь и не осуждала его, жалела и его, и меня, и детей.
Такое же отношение к верованиям Льва Николаевича было и приезжавшей тогда из монастыря сестры его графини Марии Николаевны»[343].
Казалось бы, все ясно: позволь каждому жить согласно его убеждениям. Не надо осмеивать их, издеваться над ними, находить постоянные поводы для скандалов из-за них.
«Без чувства собственного достоинства, без уважения к самому себе, — а в аристократе эти чувства развиты, — нет никакого прочного основания общественному… bien public (общественному благу), общественному зданию. Личность, милостивый государь, — вот главное: человеческая личность должна быть крепка, как скала, ибо на ней все строится»[344].
Так Тургенев вместе со своим героем Павлом Петровичем из «Отцов и детей» определил суть аристократизма.
Но этим «тактом действительности» не обладала Софья Андреевна. Духовные прозрения мужа казались ей очередными фантазиями. Сам он, считала она, возомнил себя пророком, пребывающим в гордыне и славе — никто ему не нужен, кроме тех, кто поддерживал его новые идеи, кто готов был пойти за них на каторгу или в тюрьму. Почти постоянно на страницах «Моей жизни» она обращается к комментариям мыслей Толстого, его поступков, наполняя свои суждения иронией, сарказмом, придавая им негативно звучащий характер. Одним словом, создается впечатление, что она вполне осознанно идет на обострение отношений с мужем, задевая его за самое больное, возникает ощущение некой супружеской мести.
Живи, казалось бы, своей жизнью, дай возможность супругу думать так, как он хочет, выстраивай нормальные отношения со всеми окружающими, в том числе и с его друзьями-единомышленниками, уходи от конфликтности, резких оценок, неоправданных обвинений, и все было бы в доме и семье спокойно. По крайней мере, скандалов заметно поубавилось бы. Однако претензия на конгениальность мужу брала свое. Ей часто представлялось, что он подавил в ней многие таланты, отсюда внутренняя неудовлетворенность собой и избрание для предмета истерического раздражения своего собственного мужа, только его и более никого. В результате она добилась, возможно, и неумышленно, того, что он, при всей феноменальной терпеливости, иногда не выдерживал и впадал в затяжные приступы эпилепсии, вызванной не столько переутомлением от своего титанического труда, сколько эмоциональными надрывами. Надрезы в общении, обозначившиеся в начале супружеского пути, теперь превратились в кровоточащие раны. Это чувствовали сами супруги, это было очевидно для всех окружающих.
Но в поведении Софьи Андреевны сказывались и другие факторы. В частности, склонность с раннего возраста к суициду. С годами мысль о самоубийстве становилась все крепче. Дети, знакомые не раз выводили ее из состояния практически невменяемости. Зная за собой эту склонность, она не раз предупреждала Толстого, что если он сделает хоть шаг из дома, она кончит жизнь самоубийством. Испытание для писателя было нешуточным. С одной стороны, мощный напор претензий, с другой — колоссальное терпение и умение прощать. С годами развивавшаяся истеричность — еще одно роковое наследие Софьи Андреевны.
В дневниках С. А. Толстой часто появляется мысль о мести Льву Николаевичу за несложившуюся жизнь, желание отравить ему последние годы жизни. Чувствуется это и в ее произведениях «Моя жизнь», «Чья вина?», «Песня без слов». Думается, Лев Николаевич не мог не замечать этого. Отвечать на озлобленность озлобленностью он не только не стал, но и не мог этого сделать в силу склада своего характера и религиозных убеждений. Чем больше Софья Андреевна проявляла неприязни к мужу, тем больше он давал ощутить ей, как много в нем любви, жалости, сострадания к ней.
Знакомясь с «Моей жизнью», Дневниками и повестями С. А. Толстой, читатель видит только одну сторону медали. Другая сторона, точка зрения Толстого, от него скрыта. Сегодня возникли однобокость и перекос в восприятии жизненной драмы супругов.
Лев Толстой вот уже много лет в глазах читателей находится перед судом собственной жены. И что странно — никто от него оправдания не ждет. Да их почти нет. В дневниках все пристойно, нет резких, полных неприязни, выпадов против жены, есть стремление разобраться в ее переживаниях, помочь ей преодолеть психологические трудности. Он прожил открытую, трудовую жизнь, где каждый день был для него значим.
Лев Толстой в конце жизни признался, что он никогда злым не был, за исключением трех-четырех случаев. Не был и блудником. До женитьбы у него было 4–5 женщин, а женился он в 34 года. За 48 лет супружеской жизни ни разу не изменил Софье Андреевне («и ни разу не изменил жене» — 56, 173). Около 900 писем к жене свидетельствуют о настоящей любви к ней. Его письма необычайно трогательные, нежные, пронзительные по искренности и правдивости. В них глубина постижения семейных коллизий, судеб близких людей, желание, может быть, помочь, всегда быть рядом с женой и детьми. Он был внимательным и любящим отцом. Об этом свидетельствуют в своих воспоминаниях сами дети, подтверждает дошедшая до нас огромная переписка Толстого с ними. Он делал многое для того, чтобы облагородить быт семьи, придать ей формы подлинно духовной жизни.
С годами он пришел к убеждению, что жить надо без роскоши, скромно, без излишеств, ибо в могилу с собой все не утянешь. Некоторые члены семьи во главе с Софьей Андреевной думали иначе. Заметим кстати, работающим в семье по существу был только он — всемирно известный писатель.
Его мечту жить в крестьянской
