После того как я явился пьяным на порог Р., он снова отправил меня в плаванье.
1 января 1948 года, Танжер
Новый год. Он должен оказаться лучше, чем прошедший. Я все еще не могу взглянуть на чистый холст. Это первая запись с июля месяца. Мое физическое состояние улучшилось. Я подтянулся, но не способен избавиться от чувства одиночества. Я пытался найти П., даже съездил в Гранаду, но выяснил только, что ее дом продан и что семья переехала в Мадрид, никому не оставив адреса.
Мне не о чем писать. В продуваемых всеми ветрами chabolas нет и сотой доли того убожества, что заключено в моем ухоженном теле. Я выставил семь рисунков П. в надежде ощутить новый прилив вдохновения. Но добился противоположного.
Мне было позволено воспарить, мне была дарована редчайшая привилегия заглянуть в щелочку, и я прозрел истинную природу вещей, и спустился с этим знанием вниз, и приоткрыл его простым смертным. Но П. была моей проводницей, моей музой, а я ее потерял. Я больше не смогу творить. Мне уготован удел, которому подчиняются все, — есть, вкалывать, спать.
25 марта 1948 года, Танжер
Я видел ее. На рынке неподалеку от Пти-Соко. Я видел ее. Поверх океана голов. Я видел ее. Да она ли это была?
1 апреля 1948 года, Танжер
Неужели я дошел до такого отчаяния, что готов гоняться за призраком? Я обошел всех врачей в городе, спрашивая, не работает ли она у них. Ничего похожего. Р. хочет снова услать меня в море, чтобы я не грянулся оземь, как птица с тепловым ударом.
3 апреля 1948 года, Танжер
Я вышел из дому — она мялась перед моей дверью. При виде ее мне пришлось схватиться за косяк, так как у меня подкосились ноги. Я предложил ей войти. Она молча проскользнула мимо меня в прихожую. Ее аромат наполнил мою грудь, и я понял, что спасен. Мальчик-слуга приготовил нам чай. Она не села, даже когда он поставил чашки на столик. Она погладила мальчишку по голове. Он мгновенно испарился, словно от дуновения ангела.
Я не знал, с чего начать. Ощущение было такое, будто я стоял, занеся руку над мольбертом и водя ею от угла к середке, от середки к краю, но не притрагиваясь к холсту кистью. Я часами проделывал это, и когда в конце концов решался коснуться белого-белого поля, на нем не оставалось никакого следа. На кисти не было краски. Вот так же все обстояло и сейчас. Я заставил себя заговорить.
Я: Я искал тебя в Гранаде… когда ты пропала.
Никакого ответа.
Я: Мне сказали, что твоя тетушка умерла, что твоя мать больна, и вы все переехали в Мадрид.
П.: Это правда.
Я: Никто не знал вашего адреса.
П.: А вот это неправда.
Молчание.
Я: Почему неправда?
П.: Потому что соседям было известно, где мы находимся. Отец сообщил им адрес. Только он просил не давать его человеку с вашими приметами, который приедет из Танжера и будет наводить справки о его дочери.
Я: Не понимаю.
П.: Он не хотел, чтобы я когда-нибудь с вами встретилась.
Я: Это из-за меня… я хочу сказать… из-за этих рисунков? Он узнал о них? О том, что вы мне позировали?..
П.: Нет. Это осталось между нами.
Я: Но тогда что же произошло? Понятия не имею, чем я мог ему так досадить. Мы всегда обсуждали только мою поясницу.
П.: Мой отец говорил по-арабски.
Я: Ну, конечно же, ведь он жил в Мелилье. Где ваш отец? Мне необходимо поговорить с ним.
П.: Он умер.
Я: Простите, мне очень жаль.
П.: Он умер через шесть месяцев после мамы.
Я: Вам пришлось много пережить…
П.: Восемнадцать скорбных месяцев. Они состарили и закалили меня.
Я: Вы выглядите так же, как и прежде. Ваше лицо нисколько не изменилось.
П.: Повторяю, мой отец говорил по-арабски, и поскольку он мог изъясняться на некоторых рифских диалектах, его попросили одно утро в неделю принимать бедняков, ютящихся на окраине города в chabolas. Американка, «La Rica», сеньора Хаттон выделяла деньги на лекарства и еду. Отец охотно согласился. К его удивлению, ему пришлось столкнуться не только с обычными болезнями голодающих людей, но и со множеством увечий. Отрезанными ушами, отрубленными пальцами, разорванными ноздрями. Отцу никак не удавалось выведать, откуда у них эти увечья, пока к нему на прием не пришла женщина, которая за неделю до этого приводила своего сына, лишившегося уха. Отец спросил ее о самочувствии мальчика и о том, почему все отказываются объяснять, что с ними приключилось. «Потому что это творят ваши люди», — ответила она. Отец был потрясен. Женщина рассказала ему, что юношам приходится воровать, потому что им надо кормить свои семьи, и что их за это так калечат, что многие умирают. Отец пришел в ужас и спросил, кто этим занимается. «Охранники складов».
Я молчал. Внутри у меня все похолодело. Грудная клетка превратилась в ледяную пещеру, по которой гулял студеный ветер. Моя муза вернулась, чтобы объяснить мне, почему она больше никогда не сможет разговаривать со мной.
П.: Мальчика с инфицированной раной забрали в стационар. Это было не принято, но отца тронуло его мужество и то, что он без жалоб сносил боль. Мальчик выздоровел, и отец нанял его прислуживать по дому. А однажды днем он исчез. Мы обшарили весь дом и извлекли его, дрожащего, из дальнего угла прачечной. Мальчишка в неподдельном ужасе бормотал: «Он ушел? Он ушел?» Мы спросили его, кого он так боится, и он выпалил: «Еl Marroqui». То же самое повторилось назавтра. Отец сверился со своим регистрационным журналом. Его единственными пациентами в тот день были сеньор Кардосо восьмидесяти двух лет и… вы.
На следующий день он взял с собой мальчика в Пти-Соко. Вы сидели на своем привычном месте в «Кафе Сентраль». И мальчик подтвердил, что вы и есть тот человек — El Marroqui.
Я не мог пошевелиться. Зеленые глаза смотрели на меня. Я знал, что настал момент истины. Я знал это потому, что жизнь понеслась мимо, как будто сливаясь с ее жизнью в одном мгновении. И я решил увильнуть. Солгать. Точно так же, как лгал всем им — Ч.Б., Королеве Касбы, графине де Фи-фи и герцогу де Ля-ля. Я буду лгать. Я Франсиско Фалькон. Нет, это он Франсиско Фалькон. Меня больше не существует.
П.: Вы виноваты в том, что случилось с этими людьми?
Зеленые глаза требовали, молили, и я понял, что пропал. Я опустил глаза на свои ладони, наконец-то зачерпнувшие живой воды, и увидел, как она, пузырясь, мерцая и насмехаясь надо мной, утекает сквозь пальцы.
Я: Да, я делал это. Я виноват.
Она не ушла. Она заглянула мне в душу, и я понял, что поступил правильно.
П.: Мои родители осторожно навели справки о компании, на которую вы работали. Отец выяснил, что вы были легионером и контрабандистом и что ваша способность к насилию внушала ужас всем вашим врагам и конкурентам. Они решили услать меня подальше отсюда. То, что заболела тетя — это случайность.
