его четвертый помощник. Мог ли торговец заплакать, нужно ли было ему печалиться? Нет, улыбка не покинула его лица. Его приказчик Нагин, его милая долговязая жердь со звонкой улыбкой, разгонявший у них все озабоченные мысли, погиб, защищая Иерусалим, этот пуп мира. И чего же ему не смеяться, почему смерть приказчика не может его развеселить? Он, Нагин, воевал на подступах к городу, украсившему свое облачение и христианскими, и еврейскими, и мусульманскими символами. Он перекрывал подход для неверных британцев, а из города до защитников долетали легкие, как восточные танцовщицы, краски и запахи. Только защиту Стамбула можно сравнить с защитой Иерусалима, ибо только под этими городами текут такие шумные подземные реки неверных, и только на изломе земной коры их воды находятся настолько близко к поверхности, что в любой момент могут затопить оба города другой верой, другим цветом и другими запахами. Погибнуть за то, чтобы цвет Турции остался господствовать в Иерусалиме, — что может быть прекраснее? Может быть, только обстоятельства несчастной кончины Нагина могли огорчить старого торговца. Его приказчика переехало какое-то железное чудовище, которое островные гяуры-британцы называют «танком». Оно превратило его в мешок крови и костей, и было невозможно понять, где у него голова, а где — ноги… «Нет, нет, — отказывался верить в это Йилдиз, — он просто погиб, просто погиб в окружающих город окопах, а как — неизвестно. Пал на пути в город, благодаря смерти Нагина хотя бы еще на час оставшийся турецким».
Так думал Мехмед Йилдиз, обманывая себя, что улыбкой и новой партией в домино с новыми сонными двухмерными приятелями или болтовней с Хаджимом-Весельчаком можно отвратить неминуемый конец. Но 1917 год требовал свое, и он его получил. Это был, вспомним, шестидесятый год торговли, и его даже во сне нельзя было считать одной десятой шестивекового пребывания Йилдизов в Стамбуле. Всего лишь одним днем позже торговцу сообщили, что погиб и пятый, последний его помощник. Его убила горстка оставшихся в строю кубанских казаков на том фронте, где русские, осыпанные пылью революции, исчезли и навсегда вышли из Великой войны. Там пал самый младший помощник, совсем мальчишка, 1897 года рождения. Его — как последнюю жертву — зарубили русские казаки, нераскаявшиеся грешники, лишний день или лишний час убивавшие только потому, что их послали в далекую Аравию и они не могли своими шашками помочь находившемуся в столице царю.
Это был конец. Улыбка исчезла с лица торговца. Он громко повторил имена своих помощников: рыжеволосый Шефкет Фишкечи погиб возле города Остипа на Кавказе, когда казачья сабля рассекла его надвое в какой-то пустоши; Орхан Фишкечи, его черноволосый брат, был убит в Галлиполи метким выстрелом со стороны австралийцев в тот момент, когда он видел свой самый красивый сон; Шефик Кутлуер умер от цинги в Карсе, под крепостными стенами из железной земли; Нагин Турколу пал на подступах к Иерусалиму; самый младший помощник, неграмотный Омер Актан, зарублен шашками последних верных долгу казаков с Кубани…
Дождь снова начинается в Стамбуле — городе праведников, достроенном, украшенном и укрепленном на диких подземных реках неверных; в городе, которому остается только на одну ночь заснуть крепким сном и проснуться уже христианским, византийским… Капля за каплей, жизнь за жизнью — казалось, это снова шепчет дождь, уверенный в том, что здесь уже нет ничего, что стоило бы забрать… Остается сдаться? Распродать товары из лавки за гроши? Попытаться? Торговаться? Обманывать? Попробовать сбежать? Нет, огонь уже погас в постаревшем теле. Мы видим, как торговец восточными пряностями собирается в дорогу. Каждого из своих помощников он — мысленно — заворачивает в бледно-зеленую ткань и опускает в могилу своих воспоминаний. Он собирает пять чемоданов. Вскоре переупаковывает все необходимые вещи в три чемодана. Останавливается. Думает. Уменьшает багаж до одного чемодана. Затем отказывается и от этого багажа и берет с собой только маленькую удобную сумку из пестрой верблюжьей кожи, но даже в нее почти ничего не складывает. Вставляет ключ в замок. Однако дверь не запирает. Небольшие остатки приправ оставляет бродягам или грабителям. В последний раз смотрит на мост через Босфор и на Галатскую башню. Где-то осталась лестница Камондо, по которой он спустился, когда оборвал все связи с еврейскими торговцами. А теперь он спускается вниз к Золотому Рогу. Уходит. В неизвестность. Его время истекло. Шесть десятилетий торговли завершаются шестью смертями. Есть ли более неудачливый торговец, чем он? Останавливается. Оборачивается…
Великая война для Мехмеда Йилдиза закончилась, когда он исчез из жизни и ушел в рассказы о нем. Одни говорят, что сердце Йилдиза разорвалось возле стоянки кучеров на Босфоре. Они утверждают, что он рухнул как мешок, когда веселая душа наконец покинула его печальное тело. Другие говорят, что он отправился в неизвестность, куда-то далеко, чтобы дотянуть до конца своего семьдесят шестого года в этой жизни без жизни, жизни после жизни, жизни после шести десятилетий блестящей торговли в Стамбуле. Третьи утверждают, что он ни о чем не думал, никому ничего не сообщил, и теперь, где-то вдали от Великой войны, счастлив среди неверных, крепко сжимая в руках единственную сумку из верблюжьей кожи, которую захватил с собой.
И первые, и вторые, и третьи согласны только в одном: никто никогда больше не слышал о Мехмеде Йилдизе, торговце восточными и европейскими приправами.
Так еще до своего завершения Великая война закончилась для одного успешного стамбульского торговца, а в Нью-Йорке она вовсю бушевала задолго до своего начала. Утренний удар гонга нью-йоркского отеля «Астор» означал еще один прекрасный день для многочисленных немцев, собиравшихся здесь. «Астор» был местом сбора мелкой рыбешки и крупных хищников с немецкими фамилиями, всех тех, кто не жалел сил, чтобы помочь своему отечеству, «Фатерланду», и убедить Америку никогда не вступать в Великую войну. Было 5 апреля 1917 года, и десять миллионов американских немцев и немок в это утро спрашивали себя, что они сегодня могут сделать для отечества, не задумываясь о том, что оно может сделать для них. Одним из первых в отель вошел картограф Вилли Бертлинг. Вместе с Адольфом Павенстедом, основателем нью-йоркской газеты «Staats-Zeitung»[37], он изучил карты Бельгии, которые нужно было опубликовать. На этих тщательно сфальсифицированных картах Бельгия была не завоевана, а «справедливо разделена между великими державами», так что королю Альберту больше нечего было делать. Оба посмотрели на карты и пришли к согласию, что это удержит американцев от вступления в войну.
Спустя всего час пятнадцать минут в уютный салон для курения гостиницы «Астор» вошел доктор Хуго Мюнстерберг и занял
