Но показалось как-то… маловато для него.
– Но дело в том, что, когда я был человеком, мне даже попутешествовать толком не удалось, – продолжил он. – Так что, когда я стал свободен, я отправился куда глаза глядят. Весь Дом Ночи. Все острова. Дом Тени, Дом Крови…
Дом Крови? Никто не ездит в Дом Крови.
– Примерно так же мрачно, как ты предполагаешь, – сказал он в ответ на мои удивленно поднятые брови. – Я съездил даже в государства людей. Понял, что сойду за своего, если буду вести себя осторожно. Но… через некоторое время, мне кажется, я понял, что бегу. Они были со мной повсюду. Он – напоминая обо всем, что в мире устроено не так. Она – напоминая мне обо всем хорошем, что я в этом мире покинул. А затем, когда я вернулся в Обитры, я нашел Мише.
Теперь, когда я знала предысторию, эти слова приобрели для меня гораздо большую значимость.
– Вот как…
– Мише в каком-то смысле напоминала мне ее. И достоинства, и недостатки. Обе видели красоту мира. Но и у обеих была эта… дурацкая наивность. Обе не хотели задуматься, как создать другую реальность.
Он вздохнул и надолго замолчал.
– Эти семьдесят лет, проведенных с ним, были… отвратительны. Но я встретил много хорошего народу – тех, кто тоже страдал. Тех, о ком пыталась заботиться Несанина, даже когда сама шла ко дну. Ришане, которые оказались в большей неволе, чем когда-либо. И я должен был сражаться за них, когда все рухнуло, но я не стал. Я не знал как – а может, и не хотел знать.
Я вновь с ужасом подумала о сотнях крыльев, прибитых к стене. Подумала о пепле Салине.
– И тогда ты пришел сюда.
– Я долго считал, что все это меня не касается. Мише решила иначе. Она не оставила мне выбора. Записалась на Кеджари первой. Знала, что я не дам ей пойти одной.
У меня поднялись брови. Участвовать в Кеджари только для того, чтобы заставить участвовать его… Назвать это опрометчивым поступком было бы слишком мягко. Могло оказаться так, что она бы пожертвовала жизнью.
Видимо, у меня на лице появилась гримаса, потому что Райн мрачно рассмеялся.
– Я сам, проклятье, был готов ее убить. Глупее она ничего и сделать не могла. И скажу тебе, я бы нашел способ ее оттуда забрать, так или иначе.
Его лицо смягчилось.
– Но это же Мише. Взбалмошная, как девчонка. Но всегда хочет добра. Даже удивительно, после всего, что она повидала. Иногда до глупости доходит. Я люблю Мише как сестру, но… тревожусь за нее. Мир не состоит из цветов и солнечного света. Она не осознаёт…
– …что приходится постараться, если хочешь результата, – закончила я. – Такого, чтобы остался надолго.
Он перевел на меня взгляд. Я поразилась, насколько хорошо знаю его глаза. Как зеркало.
– Именно.
В мире не все так легко и прямолинейно. Доброта не бывает простой и беспримесной.
Когда я встретила Райна, я подумала, что мы никогда не поймем друг друга. Но сейчас я впервые чувствовала, что кто-то видит мир так же, как я.
Я вдруг осознала тепло его кожи под своей ладонью, почувствовала удары его сердца. Если мне придется его убить, мне надо будет подносить клинок именно сюда. Заменить ласку ударом.
И может… может, я не смогу этого сделать. Может, не захочу. Райну надо спасать своих. Моих никого больше нет. Кто из нас больше заслуживает победы?
Я не могла произнести это вслух. Но мне никогда не удавалось скрыть от него самые тайные свои мысли, даже когда это было необходимо. Он видел меня насквозь.
– А потом, – тихо сказал он, – я встретил того, кто не сгибается, хотя я считал, что такого уже не бывает.
У меня сжалось горло. «Не сгибается». Как благородно он это назвал.
– Глупая мечта, – выдавила я. – Можно подумать, если прирезать в аллеях несколько вампирских мерзавцев, это что-то решает.
– Стоп! – прозвучало резким упреком. – Ты нашла способ отстоять свой мир, хотя все говорили тебе, что этого делать не следует. Ты знаешь, насколько это трудно? Как редко бывает? Я жалею, что не сопротивлялся так же, как ты. В этом – настоящая сила.
Разве это сила – бросаться на стальную стену? Или я тоже наивная мечтательница?
– Я уже не понимаю, зачем я это делаю.
Моя рука нашарила одежду, кучкой сваленную у кровати, пальцы нашли рукоять меча. Я достала его, разглядывая темную сталь в свете ламп. По завиткам, выгравированным по всей длине, растекался оранжевый отсвет.
Получить в свое распоряжение это оружие было большой честью. Но сколько таких клинков использовалось для того, чтобы убивать людей моей крови?
Как сильно надо поранить себя, чтобы Ниаксия приняла мой выход из соревнования?
Райн был в состоянии победить Анджелику. Наверняка мог победить Ибрихима. И получить право исполнения желания и, воспользовавшись волей богини, помочь тем, кому он нужен.
Словно подслушав мои мысли, он крепко схватил меня за руку.
– Орайя, посмотри на меня.
Я не хотела – я бы слишком многое увидела, и он бы увидел слишком многое, – но все же посмотрела.
– Ты – больше, чем то, что он из тебя сделал, – сказал Райн. – Понимаешь? Это не сила. Сила – то, что он пытался из тебя выбить. У тебя все причины продолжать. Сейчас больше, чем когда-либо. И я говорю это, зная… зная, как глупо, что именно я это говорю.
Он говорил не о Кеджари. А о чем-то большем. Его пальцы, дрожа, сжали мои, и он выдавил:
– Так что, принцесса, даже не смей прекращать бороться! Это разобьет мне сердце.
У меня защипало глаза.
Я бы не стала признаваться. Но если бы прекратил бороться он, это разбило бы сердце мне.
– Тогда ты тоже не прекращай, – сказала я. – Поклянись. Мы уже здесь. Мы знали, во что ввязываемся. Ничего не изменилось.
Изменилось все.
Но Райн помолчал, склонив голову.
– Договорились. Если мы будем биться, то будем биться до конца. Каким бы этот конец ни был. Чью бы кровь ни пришлось пролить, чтобы выиграть.
Я думала, мне станет легче, словно мы восстановили какой-то кусочек наших отношений до такого состояния, как раньше.
Не стало. Не восстановили.
Я бросила взгляд на зашторенные окна. Свет за ними стал багряным.
– Солнце садится. Не хочешь последний раз посмотреть?
Райн без колебаний – не отводя взгляда ни на секунду – ответил:
– Нет.
И поцеловал меня.
Никогда я так не страшилась наступления ночи.
Она все равно пришла. Я была
