Но не этот эпилог трагической любви разбил сердце Лауры. В других повозках стояли почти все друзья де Баца и ее друзья, за исключением Питу. Она увидела верного Бире-Тиссо, очаровательного Дево, веселого Русселя, Кортея, банкира с улицы Монблан Жожа, Мишони и принца Сен-Мориса, которых она столько раз встречала в Шаронне. Их лица воскрешали в ее памяти то счастливое время, когда она жила под одной крышей с Мари. И теперь все они стояли в этих колесницах смерти, все должны были погибнуть, без крика о помощи, без мольбы о пощаде! Это был настоящий кошмар, и Лаура понимала, что пробуждение не станет избавлением от него…
При выезде с моста во главе кортежа встал кавалерийский эскадрон. Лаура и Эллевью смогли наконец двинуться следом за повозками.
Три часа продолжалось это шествие к месту казни. Через Гревскую площадь мимо того места, где некогда стояла Бастилия, они пришли в предместье Сент-Антуан и к семи часам достигли площади Низвергнутого Трона. Там должно было состояться великое жертвоприношение.
Когда-то на этом месте возвышался символический трон в честь счастливого возвращения Людовика XIV и инфанты Марии-Терезии из свадебного путешествия. Это была просторная площадь с воротами между двумя величественными зданиями работы Леду, за которыми начиналась дорога на Венсенн. Гильотина стояла у южного края площади у самых деревьев, обрамлявших ее. Перед эшафотом расставили скамьи, чтобы усадить на них осужденных спиной к машине смерти. Гильотина находилась здесь всего три дня, но от вырытой ямы, куда стекала кровь жертв, несмотря на прикрывавшую ее крышку, исходил на жаре тошнотворный запах…
Одиннадцать помощников палача выстроились в ряд — Сансон попросил прислать ему подручных, учитывая количество осужденных. Скрестив на груди руки, все они молча ждали, когда подъедут повозки. Алтарь для кровавой мессы был готов. Сам Фукье-Тенвиль стоял здесь же — ему было интересно узнать, сохранит ли прекрасная Эмилия до конца свое мужество и достоинство.
У гильотины уже было полно людей; предместье буквально взорвалось, когда осужденные и их эскорт появились на площади. Сопровождавшие кортеж кинулись бежать, чтобы занять места получше.
Подхваченная людским потоком, Лаура потеряла из виду и Эллевью. Ее чуть не повалили наземь под копыта лошади жандарма, ехавшего рядом с повозкой, где стояла Мари. Лауру подхватила чья-то мощная рука, и в ту же секунду она увидела, что ко второй повозке, где везли Эмилию де Сартин, бросилась женщина. С искаженным от безумной радости лицом она закричала:
— Это я на тебя донесла, шлюха! И теперь я увижу, как ты умрешь! Ты останешься без головы, а я буду жить с моим любовником!
Клотильда Мафлеруа пришла насладиться своим триумфом.
Эмилия закрыла глаза, чтобы не видеть этого лица, изуродованного ненавистью. Но больше она его все равно бы не увидела: какая-то женщина из народа, возмущенная услышанным, схватила танцовщицу за волосы, оттащила к стене и принялась осыпать ударами. Настроение толпы постепенно менялось. Когда осужденные сошли с повозок и уселись рядами на скамьях, все в уродливых красных одеяниях, в толпе зашептались:
— Что это? Столько жертв приносится на алтарь Робеспьера? Интересно, что бы они устроили, если бы он был королем?
Лаура, пытавшаяся пробиться как можно ближе к Мари, услышала разговоры, и в ее сердце зашевелилась надежда. Может быть, эти люди что-нибудь предпримут? Бросятся все разом на палачей и не допустят чудовищного злодеяния? Но нет, солдаты из эскорта окружили эшафот, рядом с которым даже ни одна из вязальщиц не осмелилась занять место. Солдаты были настроены решительно, и страх снова закрался в души людей. В полной тишине хрупкая Сесиль Рено поднялась по ступеням с гордой улыбкой. За ней настала очередь Мари.
И тут Лаура увидела де Баца. Он стоял, прислонившись к дереву, в запыленной дорожной одежде, с посеревшим лицом. Он обхватил себя руками за плечи, словно для того, чтобы не броситься на палачей; пальцы, вцепившиеся в ткань рубашки, побелели. Де Бац не сводил глаз с той, которая должна была умереть, и его взгляд, словно магнит, притянул взгляд Мари. С нее только что сорвали красную тунику, и никогда еще она не была так красива — обнаженные плечи, грациозная длинная шея, прелестное лицо, по которому текли слезы. Мари уже готова была умереть, но, когда она увидела Жана, счастливая улыбка осветила ее лицо. Она сделала шаг, чтобы броситься к нему, но подручные палача схватили Мари за плечи и бросили на доску. Блеснула сталь — и все было кончено…
Крик Лауры эхом отозвался на удар лезвия. Она разрыдалась и, отвернувшись, начала пробираться сквозь окружавшую ее толпу — туда, к Жану. Люди расступились перед ней, но, когда она оказалась возле дерева, где стоял барон, там уже никого не было. Лаура в отчаянии оглянулась по сторонам, и в этот момент кто-то грубо схватил ее за руку и удержал на месте.
— Что вы здесь делаете? — раздался громовой рык Давида. — Мне казалось, что вы не любите толпу!
Лауру охватил гнев.
— А что здесь делаете вы? — крикнула она, вырвав руку. — Вы пришли насладиться ужасом, который порождают вам подобные? Неужели вы не захватили с собой альбом и кусочек угля? Вы не пытаетесь запечатлеть для потомков эту резню?
Лаура не заметила двоих мужчин, которые внимательно прислушивались к разговору, пока один из них подошел ближе:
— Я смотрю, гражданка не оценила по достоинству этот великий момент. Или ей неизвестно, что все эти люди были заговорщиками и приспешниками зарубежных тиранов?
Если бы Лаура в эту минуту владела собой, она бы сдержалась, потому что ей, как и всем горожанам, было хорошо знакомо желтое лицо Фукье-Тенвиля. Но в эту минуту она сказала бы все, что думает, даже самому Робеспьеру, если бы Неподкупный оказался перед ней.
— Нет, гражданка не оценила то, что вы назвали великим моментом! Потому что на самом деле это просто мерзкая бойня, устроенная в угоду вам и тому, кого вы мните своим хозяином. Но та кровь, которую вы так охотно проливаете сейчас, еще захлестнет и вас… Потому что нормальные люди наконец поймут, что вы всего лишь монстры! Монстры, вы слышите?! Настанет день, и вы за все заплатите: и пусть господь приблизит этот день!
Худое лицо с выступающим подбородком и тяжелыми полуопущенными веками под высокими черными бровями исказилось от злобы, но голос прозвучал с фальшивой мягкостью:
— Гражданка, ты знаешь, с кем ты говоришь?
— Разумеется, я это знаю. Вы общественный обвинитель, человек, потребовавший казни всех этих людей, который однажды ответит за пролитую сегодня кровь!
Давид попытался вмешаться:
— Не обращай на нее внимания, гражданин! Она иностранка, из Америки, и не привыкла к нашему суровому правосудию… Она поддалась эмоциям. Надо признаться, что это… зрелище и в самом деле впечатляет, — добавил художник, бросив, взгляд на залитый кровью эшафот, где жертвы сменяли друг друга при абсолютном молчании публики. — Американка, ты сказал? Но она очень хорошо говорит по-французски и совсем без акцента!
