для себя свиную почку, через дверь спальни говорит Молли, что он сходит за угол, и спрашивает, не купить ли ей чего-нибудь к завтраку. «Мягкий и сонный голос пробормотал в ответ: "Нне"». Некая полоска бумаги надежно примостилась за кожаным ободком его шляпы, «пропотевшее клеймо на дне шляпы молча сообщило ему. Плестоу, шляпы-лю» (кс уничтожил пот. — В.Н.). Полоска бумаги — карточка с вымышленным именем Генри Флауэр, ее он предъявит в почтовом отделении на Уэстленд-роу в следующей главе, чтобы получить письмо от некоей Марты Клиффорд (тоже псевдоним), с которой он ведет тайную переписку, завязавшуюся через колонку объявлений в «Айриш Тайме». Он забыл ключ в будничных брюках, поскольку сегодня на нем черный костюм по случаю похорон Дигнама, назначенных на 11 утра. Однако он не забыл переложить в карман брюк картофелину — подарок бедной матери, его амулет, талисман, панацея от всех несчастий. (В самом конце дня она спасает Блума от пескоразбрасывателя.) Его поток сознания бежит по камешкам разнообразных мыслей. «Гардероб скрипит. Не стоит ее тревожить. Была совсем сонная. Он притянул дверь к себе, осторожно, еще чуть-чуть, пока защитная полоска внизу не прикрыла порожек усталым веком. На вид закрыто. Обойдется до моего прихода». Он сворачивает на Дорсет-стрит, по пути здоровается с бакалейщиком: «Хорошая погодка», заходит к мяснику и замечает у прилавка соседскую прислугу, которая покупает сосиски. Должны ли они с Длугачем, оба выходцы из Венгрии, приветствовать друг друга как соотечественники? Блум снова это откладывает. Нет, в другой раз. Он читает рекламу плантаций в Палестине, и его мысль устремляется на Восток. Синхронизирующее облако. «Облако начало закрывать солнце: медленно, больше и больше, целиком. Серое. Вдалеке». Это синхронизация. Это же самое облако перед завтраком видел Стивен: «Облако медленно наползает на солнце, и гуще делается в тени зелень залива. Он был за спиной у него, сосуд горьких вод». Зелень — это горькая память Стивена, серый цвет облака приводит Блума к мыслям о серой пустыне, голых бесплодных землях на Востоке, непохожих на пышные рекламные сады.
Он возвращается с почкой; тем временем пришла почта: два письма и открытка. «Он, наклонившись, поднял. Миссис Мэрион Блум. Стремительный ритм сердца резко упал. Дерзкий почерк. Миссис Мэрион». Письмо написано дерзким почерком, и миссис Мэрион тоже дерзкая. Почему сердце замерло? Как мы вскоре обнаружим, письмо от Буяна Бойлана, импресарио Мэрион. Он придет к четырем часам с программой ее предстоящего турне, и у Блума предчувствие, что если он, муж, не вмешается и останется в стороне, то в четыре часа случится непоправимое: Бойлан станет любовником Молли. Отметьте фатализм Блума: «Сожаление и потерянность, нарастая, смутной волной расползались вниз по спине. Да, случится. Помешать. Бесполезно: что сделаешь! Девичьи губы, нежные, легкие. Случится то же. Он чувствовал, как волна потерянности охватывает его. Бесполезно тут что-то делать. Губы целуют, целующие, целуемые. Женские губы, полные, клейкие».
Другое письмо и открытка — от Милли, дочери Блума, сейчас она в Моллингаре, графство Уэстмит в центральной Ирландии. Письмо — ему, открытка — матери, с благодарностью за подарок ко дню рождения 15 июня (чудная коробка сливочной помадки). Милли пишет: «А я тут зарылась с головой в фотографию». Когда Маллиган купался после завтрака, знакомый юноша сообщил ему, что получил открытку от Бэннона из Уэстмита: «Говорит, подцепил себе там одну молоденькую. Фотодевочка, он ее так зовет». Продолжается письмо Милли: «В субботу будет концерт в отеле "Гревильский герб". Сюда по вечерам иногда заходит один студент, его фамилия Бэннон, и у него какие-то родственники ужасные богачи, и он исполняет эту песенку Бойлана./. о приморских красотках». Для Блума Буян Бойлан, неотвратимый любовник Молли, в некотором смысле то же, что для Стивена веселый узурпатор Бык Маллиган. Все кусочки складываются: Молли, Бэннон, Маллиган, Бойлан. Вы получите удовольствие от замечательно художественных страниц, одного из величайших отрывков в мировой литературе: Блум приносит Молли ее завтрак. Как дивно пишет Джойс!
«— А от кого письмо? — спросил он. Дерзкий почерк. Мэрион.
— Да от Бойлана, — сказала она. — Должен программу принести.
— Что ты собираешься петь?
— La ci darem с Дойлом, — ответила она, — и "Старую песню любви".
Она пила чай, полные губы улыбались. Довольно затхлый дух от этих курений на другой день. Как тухлая вода от цветов.
— Может быть, приоткрыть окошко?
Отправляя в рот сложенный пополам тонкий ломтик, она спросила:
— А во сколько похороны?
— В одиннадцать, кажется, — ответил он. — Я еще не смотрел газету.
Следуя знаку ее пальца, он поднял за штанину ее грязные панталоны. Не то? Тогда серую перекрученную подвязку с чулком: подошва мятая, залоснилась.
— Да нет же, книжку.
Другой чулок. Нижняя юбка.
— Должно быть, упала, — сказала она.
Он поглядел по сторонам. Voglio е поп vorrei. Интересно, правильно ли она произносит voglio. На кровати нигде. Завалилась куда-то. Он нагнулся и приподнял подзор. Упавшая книга распласталась на пузе ночного горшка в оранжевую полоску.
— Дай-ка мне, — сказала она. — Я тут отметила.
Хотела одно слово спросить.
Сделав глоток из чашки, которую держала за неручку, и бесцеремонно обтерев пальцы об одеяло, она принялась водить по странице шпилькой, покуда не нашла слово.
— Метим что? — переспросил он.
— Вот это, — сказала она. — Что это значит?
Наклонившись, он прочел подле холеного ногтя на ее большом пальце.
— Метемпсихоз?
— Вот-вот. С чем это вообще едят?
— Метемпсихоз, — начал он, морща лоб, — это греческое. Из греческого языка. Это означает переселение душ.
— Ну и дичь! — оценила она. — А теперь скажи по-простому.
Он улыбнулся, искоса глянув в ее смеющиеся глаза. Все те же молодые глаза. Первый вечер после игры в шарады. Долфинс-барн. Он полистал замусоленные страницы. "Руби — краса арены". Ага — картинка. Свирепый итальянец с хлыстом. А это видно Руби краса чего там положено голая на полу. Милостиво дали прикрыться. "Злодей Маффеи остановился и с проклятиями отшвырнул прочь свою жертву". Всюду жестокость. Одурманенные звери. Трапеция в цирке Хенглера. Не мог смотреть, отвернулся. А толпа глазеет. Ты там надрывай силы, а мы животики себе надорвем. Их целые семьи. Вдалбливают им смолоду, они и метемпсихозят. Будто бы мы живем после смерти. Души наши. Будто душа человека, когда он умрет. Дигнама вот душа…
— Ты ее уже кончила? — спросил он.
— Да, — сказала она. — Совсем никакой клубнички.
Она что, все время любила того, первого?
— Я даже не заглядывал. Хочешь другую?
— Ага. Принеси еще Поль де Кока. Такое симпатичное имя.
Она подлила себе чаю, глядя сбоку на струйку.
Надо продлить ту книжку из библиотеки на Кейплстрит, а то напишут Карни, моему
