на покрытых броней лошадях с копьями наперевес. Они выглядели очень внушительно. В сравнении с ними деревья казались легковооруженными пехотинцами, обреченными на гибель.
Из автобуса вышел Улугбек, за ним высыпали десятки рабочих. Прораб достал карту и провел на ней прямую линию, показывая направление, по которому надо было вырубать просеку. Извилистая тропинка, ведущая от лесной опушки к Зачатьевскому озеру, многократно удлиняла путь. Иннокентий Павлович, узнав об этом, без колебаний принял решение идти напролом через лес, что благодаря современной технике было не так уж и трудно. Зато многократно снижались затраты, а, главное, экономилось время. Улугбек не стал возражать, да у него и не было на то причин. Иннокентий Павлович со своей рациональной точки зрения был абсолютно прав. Кроме того, никто из них не знал о договоре, который Михайло заключил с лесными обитателями.
Улугбек, словно военачальник, посылающий войска в бой, махнул рукой, и двигатели машин сразу взревели. Стройный ряд техники дрогнул, стрелы опустились, обхватывая стволы деревьев, завизжали пилы, вонзаясь в древесную плоть. Мгновенно смолкли птичьи голоса, затих привычный шум. Лес будто затаился. Прошло совсем немного времени, когда с протяжным стоном рухнуло первое дерево. А когда деревья начали падать одно за другим, стих даже ветер, перестав раскачивать верхушки и волновать листву. Казалось, лес омертвел.
Но это безжизненное состояние длилось недолго. За шумом двигателей рабочие не сразу расслышали долгий, злобный и протяжный волчий вой. Одновременно выли десятки, если не сотни волков. И завывания становились все громче, словно несметная стая приближалась. А потом поблизости раздался медвежий рык. И тоже не один. Вскоре уже несколько медведей злобно рычали в опасной близости от людей. Спустя короткое время к ним присоединился угрожающий визг диких кабанов. Судя по звукам, их было много, и все они были до крайности разъярены. Раздавались крики и других зверей, помельче, но не менее опасных, если их разозлить и довести до бешенства. Фырчали дикие коты. Ожесточенно тявкали лисицы. Переливчато урчали, беря то низкие, то высокие ноты, куницы. Казалось, все лесные обитатели собрались поблизости и угрожали людям, требуя, чтобы они убирались прочь.
Пока это были только звуки, люди не очень боялись. Улугбека больше страшил гнев Иннокентия Павловича, чем медвежий рык. Но это было лишь до той минуты, когда огромный косматый медведь вышел из чащи и встал на задние лапы перед одним из мульчеров. Рядом со зверем, напоминающим исполинского богатыря, мульчер выглядел детской игрушкой, и у водителя не выдержали нервы. Он выпрыгнул из кабины и что есть духу, петляя между деревьями, побежал к автобусу. Это было ошибкой, которая могла стоить ему жизни. Медведь легко мог бы догнать человека, если бы бросился за ним. Но он не стал этого делать. Зверь опустился на все четыре лапы, уперся могучим боком в мульчер и начал раскачивать его. Рядом с одной из гусениц машины была глубокая и широкая яма, которая образовалась после того, как было выкорчевано с корнями могучее дерево. Это облегчило задачу. И вскоре мульчер перевернулся, гулко хрустнув металлом. Будто поздравляя медведя с победой, в лесу торжествующе заухали филины. А люди испуганно закричали. И громче всех кричал их предводитель Улугбек.
— Шайтан! — вопил он что есть мочи, показывая дрожащей рукой на медведя. — В него вселился злой дух!
Услышав это, рабочие уже не раздумывали, а начали массово спасаться бегством. Вскоре все они набились в автобус, который сразу рванул с места, словно он возомнил себя гоночным автомобилем и участвовал в соревнованиях. Водитель не разбирал дороги. Автобус то подбрасывало вверх, то опускало вниз, и люди внутри повторяли его траекторию, как кубики в стаканчике для игры в кости. Они громко кричали, но требовали не прекратить безумную гонку, а увеличить скорость.
Автобус пронесся мимо Усальбы волхва как молния. И только чудом не перевернулся, въезжая на мост. Въехав на площадь, машина не рухнула, как загнанная лошадь, только потому, что у него были колеса, а не ноги, и они не успели отлететь. Когда автобус остановился, рабочие выскочили из салона и разбежались по палаткам, словно тараканы при ярком свете. И даже Улугбек спрятался в своем трейлере, вместо того, чтобы немедленно пойти к Иннокентию Павловичу и рассказать ему о том, что произошло.
Все последние дни обычно шумная и суетливая, площадь вдруг обезлюдила и затихла, словно над ней пронесся невиданной силы ураган и своим смертоносным дыханием превратил ее в безжизненную пустыню.
А лес к этому времени снова ожил, будто ничего и не было. Пели на все лады птицы, ветер раскачивал кроны деревьев, шумя листвой, бежали по своим делам ежи и лисицы, изредка спросонок поухивали филины, монотонно гудели шмели в высокой траве. И только брошенные на лесной опушке неживые машины, застывшие в нелепых, вычурных позах, с задранными вверх стальными руками, напоминали о недавнем сражении, которое дала природа человеку, желавшему ее покорить, и выиграла его.
Глава 67. Иннокентий Павлович узнает об измене
Наступил вечер. До планерки еще оставалось время, и Иннокентий Павлович, которому никто так и не осмелился рассказать о неудачной попытке прорубить просеку к Зачатьевскому озеру, вышел из своего трейлера и направился к храму. Он все еще чувствовал непривычную слабость во всем теле и хотел узнать у отца Климента, кому из представителей высших сил надо помолиться, чтобы поскорее вернулось здоровье.
Иннокентий Павлович не любил действовать наобум, и «авось» было самым его нелюбимым словом. Он не хотел обращаться с просьбой к святому, который был бы бессилен ему помочь, потому что в божественной канцелярии отвечал совсем за другое. Это было все равно что подкупать чиновника, работающего в департаменте культуры, в надежде, что тот поможет ему выиграть тендер на строительство школы. Только напрасная трата денег и времени. Так обычно рассуждал Иннокентий Павлович, не изменил себе он и на этот раз.
Вечерняя служба уже закончилась, и в храме никого не было, кроме отца Климента и неизвестной Иннокентию Павловичу дородной старухи. Настоятель и бабка тихо разговаривали о чем-то. Причем, вопреки обыкновению, отец Климент в основном слушал, склонив голову, а старуха его чему-то наставляла, что было понятно по ее жестам. Иннокентий Павлович немного подождал, соблюдая приличия, а потом ему надоело ждать, и он окликнул:
— Отец Климент!
Услышав свое имя, настоятель повернулся на звук голоса с видимым облегчением, но лицо его тут же поскучнело. Он явно был не рад видеть Иннокентия Павловича. По некоторым признакам можно было даже понять, что из двух зол, старухи и
