Я была удивлена, узнав, насколько они были молоды. Марии Луизе Крус было двадцать семь, Фидель – годом моложе. Пока Фидель продолжал ткать – из соседней комнаты слышалось тихое «цок-цок», – Мария-Луиза повела нас в демонстрационный зал, где в полумраке мы смогли сесть и поговорить. «Начинать было очень трудно, – рассказывала она мне. – Мы были совсем юными, только поженились». Нормальным здесь было бы работать на родителей, пока не получится самостоятельно себя содержать. «Но мы хотели быть независимыми». Они умели работать и знали, что нужно делать, – Фидель чесал шерсть с пяти лет и ткал с двенадцати – и, конечно, у них были мечты. Но не было денег. Синтетические краски дорого стоят, и супруги не понимали, зачем тратить песо, когда в холмах полно красок. Итак, в начале совместной жизни они рано просыпались и бродили по холмам, так что в конце концов – обладая небольшим количеством древних знаний и массой юношеского энтузиазма – они нашли свою первую «коробку с красками» для ткачества. Им удалось обнаружить лососево-розовые цвета muzgo de roca в лишайниках скал, темно-коричневые тона – в сваренных диких грецких орехах, а черную краску – в ветвях мимозы. Но в гранате – его плодах, кожуре и коре, ферментированных и тушеных, – они отыскали самый прекрасный набор натуральных красителей, от глубокого оливкового до жженого оранжевого и золотого.
Затем тон Марии-Луизы внезапно изменился. «Мир красок очень таинственный, – сказала она, наклоняясь вперед, чтобы продолжить историю. – Если тревожный или рассерженный человек сунет свой нос в комнату, где мы красим шерсть, то… – она сделала эффектную паузу, – индиго не взойдет». Я повернулась к Джону за разъяснениями, но он не только перестал переводить, но и внезапно встал с другой стороны демонстрационного зала, с огромным интересом рассматривая ромбовидные детали ковра. Он неохотно истолковал теорию Марии-Луизы, что присутствие злой человеческой энергии в комнате может изменить стандартную химическую реакцию и остановить закрепление краски. «Сначала я сама в это не верила, – продолжала она, ничуть не смущенная реакцией Джона. – Но в прошлом году в комнату, где мы красили, вошли японские туристы. Они были шумные, их камеры щелкали, и после этого мы ничего не могли поделать, чтобы исправить краски». Я озорно спросила Джона, почему он ощущал неудобство: не может ли это быть следствием упоминания о том, что за пределами нашего мира может существовать чудесная вселенная? «Конечно, я не согласен с этим, – тихо ответил Джон. – Но они мои друзья, и я не хочу их расстраивать».
Когда я писала это несколько месяцев спустя, расположившись в библиотеке Гонконгского университета, кто-то сел за стол рядом со мной. Он с громким звуком вытащил свои книги из шуршащего пластикового пакета, при этом его телефон начал металлическим тоном воспроизводить мелодию Моцарта. Этот человек принес с собой вихри большого города, его шум и энергия мешали мне сосредоточиться. Я могу понять, что чувствовало индиго. В свою книгу «Индиго» Дженни Балфур-Пол включила раздел об «угрюмом чане» – народной теории, которая, похоже, возникала везде, где занимались производством индиго. На Яве говорили, что краситель впадает в депрессию, когда муж и жена ссорятся; в Бутане беременных женщин не подпускали к чану, чтобы нерожденный ребенок не украл синий цвет. Но моя любимая история повествует о том, как женщины в высоких Атласских горах Марокко верили, что единственный способ справиться с плохо работающим чаном – начать говорить возмутительную ложь. Красильщики были известны тем, что намеренно распространяли «чернуху» в обществе. Возможно, это действительно улучшило синюю краску, но это также помогало сообществу справляться с порочными слухами и отвергать негативные истории как всего лишь неудачный чан с индиго.
Индиго часто считался мистической краской. Возможно, причиной этого был миф о сварливом джинне в горшке, или сходство красителя с небом, или, может быть, описание того, как цвет волшебным образом появлялся на ткани, как только она попадала на воздух. И сегодня одна из загадок индиго как синего цвета заключается в том, что он является частью спектра, одним из семи официальных цветов, и все же именно этот цвет не вполне вписывается в спектр. Должен ли индиго вообще быть в этой книге, нужно ли отводить ему отдельную главу? Я рада, что сделала это, рада, что мне не пришлось с извинениями втискивать его в предыдущую главу, посвященную голубому. Но если вы посмотрите на радугу, то вам будет трудно найти полуночно-синюю полосу в том месте, где голубой цвет переходит в фиолетовый. Некоторые даже утверждают, что ее там вообще нет.
Цвет индиго Исаака Ньютона
Индиго ворвался в радугу во время Великой чумы в Англии. И в этом нет никакого совпадения: в период между 1665 и 1666 годами многое изменилось. В одном только Лондоне умерло около ста тысяч человек, все университеты закрылись, и двадцатитрехлетний Исаак Ньютон был одним из толпы студентов, которых отправили домой. Вместо того чтобы учиться в Кембридже, ему пришлось оставаться в Линкольншире, и он проводил время за осмыслением мира в то время, когда в этом самом мире, вероятно, было меньше смысла, чем обычно. Но его сбивала с толку не только чума. Ньютон был воспитан как пуританин, и все же пять лет назад, в 1660 году, коронация Карла II положила начало декадансу Реставрации и эпохе экстравагантности.
В тот год его комната стала источником расширения человеческих знаний. Там, за почти постоянно закрытой дверью, Ньютон начал описывать мир в терминах абсолютных физических правил. Он выкристаллизовал свое понимание гравитации, начал формулировать теории планет и с помощью двух призм, которые нашел на местной ярмарке, обнаружил, что цвета радуги собираются, образуя белый луч. Он не только начал выдвигать теорию о том, что цвета – это лучи света различной длины волн, но и увеличил список цветов в официальной радуге с пяти до семи, добавив оранжевый и индиго, дав мистеру Рою Джи Биву его имя (Roy G. Biv (Рой Джи Бив, также часто ROYGBIV) – англоязычный акроним, являющийся мнемоническим правилом для запоминания основных цветов видимого спектра светового излучения и состоящий из начальных букв названий цветов). Причина, по которой Ньютон выбрал число семь, вероятно, заключалась в том, что это было хорошее космологическое число. Мы помним Ньютона как ученого, человека, открывшего путь к современному мышлению, но на самом деле он был еще и колдуном-алхимиком, самым необычным христианином, чье понимание мира включало как его абсолютную таинственность, так и всеохватывающие правила. Ньютону число шесть казалось незначительным. На небе можно было наблюдать семь небесных тел – Солнце, Луну, Юпитер, Меркурий, Марс, Венеру и Сатурн; существовало также семь дней недели и семь музыкальных нот, и будь он проклят, если не найдет семь цветов спектра. Любопытно, что в Китае считается, что существует пять элементов, пять вкусов, пять музыкальных нот и пять цветов (черный, белый, красный, желтый и синий), поэтому идея совпадения чисел присутствует в обеих культурах, даже пр том что сами числа различны.
Но почему индиго? Что такое индиго для Ньютона, если не считать цвета обнаженных тел покойников, вывезенных из зачумленных домов? Как краска индиго было спорным – об этом много говорили, когда он был мальчиком. За пару поколений до Ньютона основным синим красителем в Линкольншире была вайда; затем из Индии привезли индиго, но обычно его воспринимали как краситель, а не как реальный цвет. Если бы Ньютону понадобился седьмой оттенок для создания мистической гармонии цветов, он мог бы выбрать бирюзовый[226], который отделяет зеленый от синего, или отделить бледно-фиолетовый от темно-фиолетового, следом за которым спектр исчезает в темноте. Но он выбрал индиго – и он выбрал его, чтобы отделить синий от фиолетового.
