1
В ожидании Луки Анццани он рассматривал сцены Страшного судав знаменитых «Вратах смерти» скульптора Джакомо Манцу — крайних левых воротах вСоборе святого Петра. При всей своей громадности они выглядели необычайнолегкими, почти невесомыми; не сравнить с помпезно тяжеловесными вратамиФиларете. Вот в чем фокус: непривычный тон бронзы — светлый и холодный — инизкий рельеф, который создает нежную светотень. И никаких тебе гирлянд,никаких обрамлений, пухлощеких ангелов, дующих в трубы, минимум орнамента. Одинтолько ужас смерти — невесомый, пронзающий сердце ужас смерти. Да —назидательное место встречи назначил Лука. Впрочем, кажется, это единственныедвери, через которые попадают в Ватикан в неприемные дни.
К тому же здесь еще не окончательно исстаяла утренняя тень.
Вся гигантская, лучисто расчерченная площадь Ватикана сграненой колонной в центре, с крыши Собора должна напоминать грандиозныесолнечные часы.
Вначале Лука предложил встретиться у самой колонны, ноКордовин, прекрасно зная, что явится первым, отпросился от публичной казнисолнцем, хотя бы и утренним.
Вот он идет, Лука… чуть прихрамывает: несколько лет назадпод ним проломились леса, на которые он забрался проверить ход реставрационныхработ над «Страшным судом» Микеланджело в Сикстинской капелле. Жаль, что людейнельзя отреставрировать, словно картины.
Иногда Захару снились такие сны — мол, надо отреставрироватьраненое плечо Илана (когда после очередной стычки в очередном Дженине тототвалялся два месяца в госпитале). И Захар подготавливает инструменты:лампу-лупу пинцет, скальпель и щипцы, электрошпатель и аэрограф, — зная,что вначале должен продублировать правую руку Илана на новый холст… Забавнаяштука — наше подсознание.
Он снял висящую на плече тубу с холстом, вскинул еепривычным движением, как во времена оны свой армейский «узи», и шутливонаставил на приближавшегося Луку.
— Ты, как всегда, раньше всех! — подходя, сказалтот своим смешным фальцетом. — И как всегда, в отличном настроении.Непоколебим.
— Извини. Идиотская привычка: встаю с петухами, идальше уже некуда себя деть.
(Мягко говоря, кривил душой — за сегодняшнее утро он успелсоставить точный — поминутный — план на ближайшие два дня, проверил дажерасписание работы станции катеров на Голден-Бич и сейчас пребывал в некоторойзадумчивости: можно, конечно, срентовать катерок, плата в час от ста долларов ивыше; но — документы предъявлять, кредиткой платить… Зачем оставлять следы? Даи шум мотора нам не нужен, и к берегу вряд ли пристать удастся — судя по всему,там по всей длине тянется мелкий песчаный пляж. Поставить же катер на якорь иплыть до берега — много мороки. Не лучше ли, запарковав машину на ближайшейстоянке — в трусах и в майке, в наушниках с плеером, — пробежаться отгородского пляжа до нашей виллы? такой вот любитель романтических ночныхпробежек по пустынному берегу…)
— Заккария, пока мы еще здесь, я хотел бы тебя кое очем предупредить… — Лука засипел, закашлялся, достал из кармана пиджакапатрон ингалятора и дважды с силой вдохнул. Астма, сезонное обострение.
Интересно все-таки: Лука, с его мясистым носом, багровымищеками гипертоника и водянистыми голубыми глазами, и без того похож на дядюШайку, но небесному кастеляну, тому, что выдает душам земную одежку, этогопоказалось мало, и в довершение сходства тот решил сопроводить двухразновременных двойников одним и тем же недугом. Дядя Шайка, помнится, тоже всевремя сипел и прокашливался.
— Говорю это, зная твою чрезмерную открытость и манерулепить все, что в голову придет.
Кордовин с серьезным вниманием уставился на собеседника:преданный и скромный ученик, этот трепач Заккария… Ох, Лука, Лука. Быть такимзнатоком искусства и ни черта не понимать в людях.
