И такие грязные субъекты попадали чуть ли не в кормчие российского церковного корабля! Ведь товарищ обер-прокурора Св. Синода был большой и влиятельной персоной в церковном управлении.
О, tempora, о mores!)
В конце 1915 г. кн. Жевахов сделал было попытку обратить на себя внимание и государя, но это ему как будто слабо удалось. Тут я должен немного уклониться в сторону.
Как я уже писал, при Ставке находилась икона Явления Божией Матери преп. Сергию, написанная на доске от гроба преп. Сергия. Мистически настроенной царице этого было мало. Она вообще всюду искала знамений и чудес, а в это время – в особенности. Разные же сновидцы и предсказатели, которых, к сожалению, всегда слишком много было на нашей русской земле, то и дело сообщали ей чрез ее приближенных или ей непосредственно о своих вещих снах и видениях, которые иногда сводились к тому, что следует лишь в Ставку или на фронт привезти такую-то чудотворную икону, и тотчас Господь пошлет армии победу. Императрица принимала такие вещания к сердцу и просила государя распорядиться о доставлении той или иной чудотворной иконы в Ставку.
Государь же сообщал мне о желании ее величества. Мое положение в таких случаях бывало очень щекотливым. Отнюдь не отрицая благодатной силы, осеняющей св. иконы, я всё же не мог не сознавать, что рекомендуемый способ достижения победы нельзя признать верным и даже безопасным.
У меня стоял в памяти пример пленения филистимлянами Ковчега Завета, который евреи, для обеспечения себе победы, вывезли на поле сражения, и последовавшего при этом разгрома еврейских войск. Чтобы помощь Божия пришла к нам, мы должны были заслужить ее, а для этого, конечно, недостаточно было привезти в Ставку ту или другую икону. Злоупотребления и даже неосторожность в этой области, не принося пользы военному делу, могли подрывать и убивать веру. Но меня могли не понять и за выражение несочувствия желанию царицы легко обвинить в неверии. Всё же я несколько раз в осторожной форме высказал государю свое мнение. Он как будто соглашался со мной и не настаивал на исполнении желания императрицы. Таким образом, за всё время пребывания государя в Ставке всего дважды привозили чудотворные иконы. В первый раз была привезена Песчанская икона Божией Матери из Харьковской епархии, во второй – Владимирская икона Божией Матери из Московского Успенского собора. На этих событиях я должен остановиться.
Не помню точно, когда именно, – кажется, в октябре 1915 г., я получил телеграмму от кн. Жевахова из Харьковской губернии, извещавшую меня, что он, по повелению императрицы, привезет в Ставку такого-то числа Песчанскую чудотворную икону Божией Матери.
Поводом к отправлению иконы в Ставку, как рассказывает, опираясь на «Воспоминания» (Мюнхен 1923 г.) Жевахова, листовка, изданная в 1927 г., послужило следующее: «В 1915 г., во время войны, св. Иоасаф в явлении одному верующему военному врачу по поводу ранее показанных им ужасов, ожидающих Россию, сказал: “Поздно! теперь только одна Матерь Божия может спасти Россию. Владимирский образ Царицы Небесной, которым благословила меня на иночество мать моя, и который ныне пребывает над моею ракою в Белгороде, также и Песчанский образ, что в селе Песках, подле г. Изюма, обретенный мною в бытность мою епископом Белгородским, нужно немедленно доставить на фронт, и пока они там будут находиться, до тех пор милость Божия не оставит Россию. Матери Божией угодно пройти по линиям фронта и покрыть его своим омофором от нападений вражеских. В иконах сих источник благодати. И тогда смилуется Господь по молитвам Матери Своей”».
Это сновидение было доложено Жеваховым императрице. В какой форме дала приказание императрица привезти икону в Ставку, – это осталось не выясненным. Забыла ли она, или не успела сообщить государю о данном ею Жевахову поручении, факт тот, что государя она не известила. По получении телеграммы, я немедленно доложил государю, что по повелению ее величества прибывает икона. Мой доклад для царя оказался полной новостью, которую он принял с нескрываемым удивлением, сказав мне: «Странно! Ее величество ни словом не предупредила меня об этом».
Это, действительно, было странным, ибо они переписывались почти ежедневно.
Государь всё же поручил мне встретить св. икону и поставить ее в штабном храме. Никаких военных нарядов при встрече иконы государь не велел устраивать, – не до них тогда было, – ибо Ставка переживала тяжелую пору.
В назначенный час я выехал на вокзал к поезду, с которым должна была прибыть св. икона. Святыню в особом салон-вагоне сопровождали кн. Жевахов и священники. Приложившись к св. иконе, я перенес ее в крытый автомобиль, в котором все мы направились в штабную церковь. Там на паперти святыню встретило духовенство в облачениях с певчими, при колокольном звоне. Внеся св. икону в церковь, я облачился, и все мы вместе отслужили пред нею молебен. (Бывший во время войны начальником моей канцелярии Е.И. Махараблидзе думает, что я на вокзал не выезжал, а встретил икону у храма и после этого служил молебен. Думаю, что память мне не изменяет: и сейчас очень ясно я представляю икону, поставленную у южной стены вагона, а у восточной части стоявший большой сундук с мундирами и регалиями Жевахова; ясно представляю и духовенство в облачениях, встретившее меня с иконой на паперти штабного храма.)
Когда мы ехали с вокзала, кн. Жевахов спросил меня: почему войска не участвуют во встрече? Я объяснил ему, что войск в Ставке очень мало и, кроме того, и они, и штаб сейчас очень заняты военной работой, – поэтому государь распорядился не делать парада, а просто перевезти св. икону в штабную церковь. (Чтобы проверить себя, я запросил Е.И. Махараблидзе. Он ответил мне: «Встречи с крестным ходом не было, т. к. не хотели выбивать жизнь Ставки из колеи, да и поздно получилось извещение, не успели бы сделать такой большой наряд. Государь дал согласие привезти икону на автомобиле». (Письмо Махараблидзе.)
Жевахов желал, чтобы икона была отправлена на фронт и пронесена по боевой линии. И государь, и начальник штаба, ген. М.В. Алексеев, ввиду положения фронта, признали это невозможным. В своих «Воспоминаниях» Жевахов вину за неторжественную встречу и за недопущение иконы на фронт взвалил на меня. Я будто бы осмелился даже произнести кощунственные слова: «Да разве мыслимо носить эту икону по фронту! В ней пуда два весу… А откуда же людей взять? Мы перегружены здесь работой, с ног валимся. Это Петербург ничего не делает, ему и снятся сны, а нам некогда толковать их, некогда заниматься пустяками». Не помню, чтобы я сказал такие слова. Но что-либо подобное мог сказать, т. к. петербургские сны причинили Ставке немало забот и хлопот. Превознося до небес распутинца митрополита Питирима, Жевахов считал меня, из-за недопущения иконы на фронт, главным виновником всех постигших Россию несчастий, проявившим неверие и неуважение к святыне. А в изданной в 1927 г. листовке с изображением Песчанской иконы Божией Матери я назван церковным злодеем, которого достанет в свое время рука Божия, ибо «Мне отмщение и Аз воздам».
На эти очевиднейшие глупости и гнусности я считал лишним отвечать.)
В церкви кн. Жевахов остался недоволен, когда я сказал ему, что св. икону мы поставим около правого клироса: ему хотелось, чтобы она всё время стояла посредине церкви. Затем кн. Жевахов высказал пожелание, чтобы ежедневно перед прибывшей иконой служился молебен Божией Матери. Я ответил, что у нас и так ежедневно служится молебен Пресв. Богородице перед иконой из Троицко-Сергиевской лавры.
