удивительный аромат… Ты знаешь, Эдуард, я хочу туда вернуться. Я устал тянуть эту бессмысленную лямку. Наша жизнь — это сон, а смерть — пробуждение. Только у каждого оно будет своё.
— Почему — сон?
— Потому что только сон может быть настолько абсурдным.
Он закурил и погрузился в себя. Последние лучики солнца уходили, как ниточки в игольное ушко. Угасали горящие окна и рыжие пятна на траве. Потемнела вода у наших ног и небо стало беспощадно синим. Дунул прохладный ветерок, подхватил ракитную шелуху вперемежку с листьями магнолий и потащил их по асфальту с заунывным осенним шорохом. Словно на полароидной фотографии, проявлялись звёзды и бледная, призрачная луна. Подошла официантка и спросила, что мы будем пить.
— Два армянских… грамм по сто, — ответил Юра и тут же обратился ко мне: — Может, ты предпочитаешь водку? — Я сделал равнодушное выражение лица, что означало: мне всё равно.
А потом я долго грел коньяк в ладони, и режиссёр с любопытством наблюдал за этой борьбой, едва заметно улыбаясь и прикуривая сигарету. Я даже губами не мог прикоснуться к этой терпкой, обволакивающей жидкости: передо мной опять появился седовласый старик в потёртом подряснике, с растрёпанной бородой и сдвинутыми на переносице бровями; у него были страшные глаза и растрескавшееся каменное лицо… Я вздрогнул, словно очнувшись от наваждения.
— Хочешь сняться в моём фильме? — вдруг спросил Юра, слегка прищурившись.
— Можно… в принципе, — ответил я нерешительно. — Надеюсь, это будет не через постель?
Он посмотрел на меня многозначительным взглядом, затушил сигарету и бодро воскликнул:
— Хорошо! Я дам тебе маленькую роль. Будешь Карапетяну руки ломать, будешь ему наручники застёгивать…
— Я не люблю порно БДСМ, — ответил я, лениво позёвывая.
— Да хватит уже прикалываться, — улыбнулся Агасян. — Это будет арест главного героя продажными ментами. Руку ему заламываешь и мордой его, голубчика, на капот. Справишься?
— Легко, — ответил я. — Если честно, он никогда мне не нравился. Не люблю мужиков, которые красят волосы. Вот у тебя — благородная седина, и ты этого не скрываешь. Мне вообще по барабану, что у меня на голове… Я в зеркало заглядываю два раза в неделю, когда бреюсь… А чё этот Карапетян всё «мордашку» из себя корчит до старости лет?
В этот момент к нашему столику подошёл Александр Валуев и Юра слегка встрепенулся… Он даже в лице изменился, выражая ему крайнюю степень почтения.
— Присаживайся к нам, Саша! — энергично предложил он. — Может, пивка — для рывка?
Александр посмотрел на него сверху вниз — надменным взглядом полководца, отлитого в бронзу.
— Спасибо, Юра… Ты же знаешь, что я не пью, — ответил Валуев и присаживаться не стал.
— Мы сегодня повеселимся? — спросил он тихим баском.
— Конечно, Сашенька, — ответил ласково Юрий Романович. — В нулевой день — это традиция. На съёмках, ты знаешь, это преступление… Хотя тебя это не касается: ты же у нас непьющий.
— Программа какая?
— Очень насыщенная. В девять — шашлыки, после двенадцати — танцы до упаду. Ну это у вас, у молодёжи, а я по-стариковски отправлюсь в номер, почитаю книжку и спать.
— Мясом кто занимается? — спросил Валуев нехотя и даже слегка зевнул.
— Коля сегодня прилетел утром.
— Уже здесь?
— А ты думал! — воскликнул Агасян. — Он уже на рынок слетал в Ново-Михайловское, вырезки купил девять кило, ящик вина и ящик водки, со всеми аборигенами уже перезнакомился, по ландшафту пробежался, массовку подготовил… А сейчас он уже — на мангале: мясо нашампуривает, салатики стругает…
— Даже не спал?
— А на хрена ему спать?! — засмеялся Агасян. — Он же — биоробот!
— Ну ладно, увидимся, — сказал Саша. — Пойду прогуляюсь к морю.
За всё это время он ни разу не улыбнулся, — даже тени улыбки не появлялось на его каменном лице, — он был очень суровым, таким же суровым и непреклонным, как его персонажи в кино. Человек Валуев мало чем отличался от актера Валуева: та же фактура, та же энергетика, тот же мощный голос, тот же стальной стержень внутри, та же авторитарность и подавляющий взгляд, — но всё это уже не было таким ярким, красочным и утрированным, как в синематографе. В жизни актёры являются бледными копиями самих себя — и внешне, и по содержанию, словно в телевизоре кто-то убрал цвет.
Когда Валуев растворился в темноте аллеи и постепенно затихли его шаги, я спросил Юрия Романовича:
— А он действительно непьющий… или подшитый?
Режиссер улыбнулся грустной улыбкой и ничего не ответил.
— Я всегда думал, что он — любитель выпить, — домогался я.
— Да с чего ты взял? — спросил Юра, хитро улыбнувшись.
— Уж больно органично он выглядел в роли запойного художника…
— А-а-а… Кризис среднего возраста.
— Там и Карапетян алкаша играет, такого утончённого… — Эта фраза с моей стороны была явной провокационной.
— Да все мы — алкаши, — буркнул он недовольно, и тень разочарования скользнула по его небритой физиономии. — Наше поколение… да и ваше… гиблое. Мы вино начали пить вместе с молоком матери. Я даже не помню, когда в первый раз приложился к бутылке. Давно это было. Так всю жизнь на кочерге и проскакал. Мне ещё полтинника нет, а я уже многих друзей похоронил. А вот Александр за ум взялся — галстук на горле затянул. Ай! — крикнул он и от досады махнул рукой. — Она в ежовых рукавицах его держит… Умная. Волевая. Некрасивая. Я бы с такой фурией ни дня бы не протянул. А впрочем, я ни с одной бабой ужиться не смог, да и не смогу уже. Для меня свобода важнее домашнего очага, в котором постоянно что-то булькает. Видимо, одиночество — это залог любого творчества, и я с этим уже давно смирился.
— Сейчас он вообще не пьёт, — продолжал Юра нахваливать своего подопечного; было видно, что он Сашу очень уважает, и уважает его не только как артиста, но и как мужика. — После свадьбы остепенился. Пьянки, гулянки — всё осталось в прошлом. На баб даже не смотрит, но как-то потускнел, потерял пластику, живость.
— Ага, лицо у него словно окаменело, — подтвердил я. — Ему с таким выражением остаётся
