Я поворачиваю назад, так что заходящее солнце с его огненными вспышками остается справа, и снова вхожу в рощу. Стволы дробят солнечный свет на пульсирующие волны, от которых у меня кружится голова. Я закрываю глаза, но когда открываю их снова, то вовсе ничего не вижу — жгучая белизна стирает все вокруг, и я вскрикиваю от боли. Прекрасно зная, что происходит, я все же поддаюсь внезапному страху: а вдруг зрение не восстановится никогда? Снежная слепота редко приводит к постоянной потере зрения, но ведь такие случаи бывали. А потом я думаю: так ли это плохо? Ведь тогда последним виденным мною лицом станет паркеровское.
Я стою на четвереньках, споткнувшись о разворошенную снежную кучу. Хлопаю ладонями по земле: возможно, тут логово какого-то зверя. Земля под снегом темная и рыхлая. Меня охватывает новая тревога: только очень большое животное способно вырыть столько земли, причем недавно — свежая земля оседает у меня под рукой. Я пытаюсь подняться, и рука натыкается на что-то, заставляющее меня отпрянуть с неудержимым пронзительным воплем. Что-то мягкое и холодное, на ощупь похожее на ткань — или… или…
— Миссис Росс?
Каким-то образом он оказывается рядом со мной еще прежде, чем я слышу его приближение. Пустота немного разжижается, и я способна увидеть его темный силуэт, но красные и оранжевые пятна расплываются вместе с чернотой ветвей и белизной снега. Он берет меня под руку и говорит:
— Ш-ш-ш, здесь никого нет.
— Там… что-то в земле. Я коснулась его.
К горлу подкатывает тошнота, но потом отступает. Я больше не могу видеть эту груду земли, но Паркер рыщет вокруг, исследуя ее. Я встаю, вытирая непрерывно текущие слезы (без всякой причины, потому что я не плачу). Если их тут же не стереть, они маленькими жемчужинами замерзнут у меня на щеках.
— Это один из них, да? Один из норвежцев.
Рука — почему-то голая — хранит память о том прикосновении.
Паркер теперь сидит на корточках и счищает землю и снег.
— Нет, не из норвежцев.
Я с облегчением вздыхаю. Значит, все-таки зверь. Я беру пригоршню снега и растираю руки, чтобы избавиться от ужасного ощущения.
— Это Нипапанис.
Я приближаюсь к нему на ватных ногах, поскольку глаза отказываются видеть, правда ли это. Паркер на земле горит и вспыхивает, словно Гай Фокс пятого ноября.
— Не подходите.
Я в любом случае ничего больше не вижу, а ноги сами по себе подводят меня все ближе. Тогда Паркер встает и берет меня за плечи, закрывая от того, что лежит на земле.
— Что с ним случилось?
— Его застрелили.
— Покажите мне.
Чуть помедлив, он отступает в сторону, но продолжает держать меня за плечо, когда я опускаюсь на колени у неглубокой могилы. Склонившись почти вплотную, я наконец различаю, что там лежит. Паркер очистил от снега и земли голову и туловище. Тело лежит ничком, заплетенные волосы испачканы, но красные и желтые нити, связанные в шнурок, по-прежнему яркие.
Мне нет нужды его переворачивать. Он не ушел под лед и не утонул. У него на спине рана шириной с мой кулак.
Прежде чем мы возвращаемся к хижине, я замечаю свою последнюю глупость. Должно быть, где-то в роще я потеряла варежки, пальцы побелели и онемели. Два непростительных греха за два дня; меня стоило бы пристрелить.
— Прошу прощения, так глупо с моей стороны…
Снова извинения. Бесполезная, тупая, беспомощная обуза.
— С ними все не так плохо.
Уходящее на ночь солнце окрашивает небо нежным сине-зеленым цветом. В хижине горит огонь, и Паркер устраивает нам постели в меховом богатстве.
Я теряю варежки лишь второй раз в жизни; прошлый был в мою первую здешнюю зиму, и тогда я усвоила урок. Но похоже, многое забыла за последние несколько недель. Например, как себя защитить. Во всех смыслах.
Паркер растирает мне руки снегом. В пальцы возвращаются ощущения, причем очень болезненные.
— Так Стюарт был здесь — он знает о мехах.
Паркер кивает.
— Боюсь, что я не в состоянии обращаться с оружием.
— Может, и не понадобится, — бормочет Паркер.
— Будет, наверное, лучше, если вы возьмете оба ружья.
А я так хотела стать для него еще одной парой глаз. Следить за ним. Оберегать его. Теперь я даже на это неспособна.
— Мне жаль. От меня никакой помощи. — Я подавляю горький смешок, совершенно неуместный.
— Я рад, что вы здесь.
Я не различаю выражения на его лице — если смотрю прямо на него, то вижу перед собой только яркие вспышки. Я могу видеть его лишь искоса, самым краешком глаза. Он рад, что я здесь.
— Вы нашли Нипапаниса.
Я отдергиваю руки.
— Благодарю вас. Теперь я могу сама.
— Нет, погодите.
Паркер расстегивает свою синюю рубашку. Он снова берег мою левую руку и кладет ее себе под мышку, сжимая теплой плотью. Я протягиваю правую руку к другой подмышке, и, сцепленные так, мы стоим на расстоянии вытянутой руки, лицом к лицу. Я кладу голову ему на грудь, не желая, чтобы он в упор разглядывал мое лицо с красными, слезящимися глазами. И пылающими щеками. И с улыбкой.
Прижатым к обнажившейся груди ухом я слышу, как стучит его сердце. Часто? Не знаю, может, нормально. Мое сердце бьется часто, это мне известно. Мои руки горят, возвращаемые к жизни теплом кожи, которой я никогда не видела. Паркер подпихивает мне под голову смятую серебристую шкуру, подушку ценой в сто гиней, мягкую и прохладную. Его рука покоится на моей спине. Когда некоторое время спустя я чуть двигаюсь, то чувствую, что он держит в руке мои распустившиеся волосы. Он рассеянно гладит их, словно одну из своих собак. Наверное. А может, и нет. Мы не говорим. Не о чем говорить. Ни звука, только наше дыхание да шипенье огня. И неровное биение его сердца.
Если честно, то, если бы мне предложили исполнить единственное желание, я пожелала бы, чтобы эта ночь никогда не кончалась. Я эгоистка, сама знаю. Я и не притворяюсь. И скорее всего, я порочна. Похоже, меня не заботит чужая смерть, если в результате я лежу здесь вот так, с губами, почти касающимися треугольника теплой кожи, так что Паркер ощущает мое дыхание.
Я не заслуживаю того, чтобы исполнялись мои желания, хотя, напоминаю я себе, заслуживаю или нет, дела это не меняет.
Где-то там, снаружи, приближается Стюарт.
~~~
Я просыпаюсь от легкого прикосновения. Рядом Паркер, в руке у него ружье. Я тут же понимаю, что мы не одни. Он протягивает мне охотничий нож.
— Берите. Я возьму оба ружья. Оставайтесь здесь и слушайте.
— Они здесь?
Ему не нужно отвечать.