– И кто тебя так разукрасил? – неожиданно выдаю, сразу же забыв о желании срочно отправиться в туалет. – С местными санитарами подрался?
– Издеваешься, да? – Ицик смотрит на меня исподлобья, но, видимо, оценив масштабы моего ущерба как более впечатляющие, миролюбиво указывает пальцем на мой гипс. – Болит?
– Нет слов! – признаюсь я. – А тут ещё в туалет подпёрло. Притащи мне костыли откуда-нибудь, а то я тут всемирный потом устрою.
– У тебя есть пластиковый флакон для этого дела и утка под кроватью…
– И журавль в небесах, – прибавляю я, но Ицик в такие шутки не врубается. – Давай, тащи костыли! Заодно Димыча проведаем.
Пока Ицик отсутствует, раздумываю о том, что будет чудо, если его не поймают на краже чужих костылей. Какая-нибудь бяка просто обязана приключиться с ним, иначе быть не может. Но он, как ни странно, через некоторое время притаскивает пенсионерскую трость с резной деревянной ручкой, и погони за ним нет.
– В соседней палате какой-то дед спит, – победным тоном докладывает он, – и палочка ему пока не нужна. Потом вернём.
Во всём, что не связано с возвратом занятых в долг денег, Швили патологически честен. Видно, жизнь научила, что не с его удачей лезть в космонавты. Вот и не лезет. Правда, деньги по-прежнему никому не возвращает, а обеспокоенных кредиторов успокаивает рассказами о том, что у него некогда были несметные богатства, которые вам, братцы, и не снились, так что о таких ничтожных суммах и говорить неприлично. Но он отдаст. Непременно отдаст, едва снова разбогатеет.
Он помогает мне подняться с кровати, и я, опираясь одной рукой о стариковскую трость, другой о тощую ключицу, выглядывающую из декольте, выбираюсь из своего зашторенного закутка. Голова кружится уже меньше, зато начинает побаливать нога в гипсе. Мельком поглядываю на Ициковы ссадины и прикидываю: хоть они и выглядят пострашней моей поломанной ноги, но на них по крайней мере хоть не нужно опираться при ходьбе…
А вот, наконец, и Дима. Даже издали заметно, что ему повезло куда меньше нашего. Оно и понятно – мы с Ициком сидели на передних сидениях, а он сзади, и наверняка не пристегнулся ремнями. До хрестоматийной мумии ему, пожалуй, далековато, но верхняя, видимая из-под одеяла часть его тела упакована достаточно плотно – гипс от шеи до живота плюс правая рука в гипсе и на распорке. Одна из ног тоже в гипсе и на растяжке. Но самое жуткое зрелище – тонкие трубки, подведённые к носу. Глаза Димы закрыты, а свободная рука уложена на грудь. Не хочется сравнивать его с христианским угодником, почившим в бозе, но кладбищенский юмор, на который мне сегодня намекали, видно, стал моей второй натурой.
– Вот как ему не повезло, – грустно качает головой Швили, – а ты тут смеёшься над людьми и кричишь, как дикая обезьяна! Человек, может, сказать слова не в состоянии, а ему что-то надо…
– Необходимо позвать кого-нибудь из его родных, – замечаю я, – пускай навестят…
– Да у него нет тут никого! – отмахивается Швили. – Он в страну один приехал. Все его родственники остались на Украине.
– Как же быть?
Швили печально вздыхает и говорит:
– Ничего не остаётся, будем ему мы помогать. Не бросать же товарища в беде.
– Естественно, – подхватываю я, – хозяину позвоним, расскажем о нём…
– Бесполезно. Меир для виду покудахтает, как бешенная курица, но даже копейки не даст, чтобы помочь.
– При чём тут деньги?! – удивляюсь я. – Пусть хотя бы посочувствует, придёт проведать, сетку мандаринов притаранит.
– А уж этого не будет тем более! – Ицик вздыхает ещё печальней и вдруг вспоминает. – Тебе, кажется, в туалет надо? Давай отведу. А то ещё палку деду возвращать. Шума потом не оберёшься…
После туалета возвращаюсь на свою койку, а Швили уносит экспроприированную собственность спящему владельцу. Слышу, как он встретил в коридоре кого-то из земляков, и тотчас гортанно-напевная грузинская речь успокаивающе полилась по тихим больничным покоям.
Некоторое время раздумываю о несчастном Диме, которому некому помочь, кроме нас, и скряге Меире, раскатывающем на чёрном джипе или «мерсе» – что там у него сегодня? – и не способном на элементарное человеческое сочувствие. Беда не в том, что нам попался такой чёрствый начальник, или все мы такие забитые и бессловесные, что даже не возмущаемся, когда нам плюют в лицо. Беда в том, что подобная ситуация типична, и такое здесь сплошь и рядом. Да и только ли здесь? Рыцарские времена, когда существовало понятие чести, и даже косой взгляд расценивался как оскорбление, безвозвратно канули в лету. Мы убеждаем себя в том, что так существовать практичней и безопасней, твердим глупейшую мантру «связываться с негодяем себе дороже» и уже не замечаем, что опускаемся всё ниже и ниже по дарвиновской лесенке до примитивной бактерии или амёбы, которых не трогают – и слава Б-гу…
А зависит ли что-нибудь от того же самого Меира? Может ли он быть другим? И кто виноват в том, что мы позволяем так поступать с собой? Или такая система человеческих взаимоотношений более жизнестойка в мире? А может, добро и зло из идеальных понятий с чёткими библейскими определениями того и другого незаметно приобрели новые формы, определяемые уже не вечными истинами, а вполне конкретными утилитарными потребностями человека? Уже не раз я имел неосторожность убедиться в том, насколько переменчиво и неоднозначно наше отношение к тем или иным вещам! Жестокий шлепок по заднице – жуткое оскорбление, смертельная обида, абсолютное зло! – иногда способен отрезвить нас, заставит задуматься о первопричине шлепка и в следующий раз поступать более разумно и осмотрительно. И нет уже после этого ни в чём ни ясности, ни однозначности…
Впрочем, опять лезу в непроходимые дебри. Добро и зло – это вовсе не то же самое, что доброта и злость. Не нужно усложнять очевидные вещи. Люди пытались измениться и приспособиться к внешним условиям, но не могли и гибли из-за собственных искусственных ограничений; амёбы же и бактерии жили и не тужили, ни о чём не задумываясь, и – существуют помаленьку веками. И всегда будут существовать…
Наверное, я немного прикорнул, потому что невольно вздрагиваю, когда у меня над головой раздаётся вкрадчивый голос Муссы:
– Я уже пять минут смотрю на тебя. Ты меня не заметил? О чём, брат, задумался?
– Ой, Мусса, привет! – Пытаюсь приподняться, но он меня жестом останавливает. – Я и в самом деле, наверное, задремал и не слышал, как ты пришёл.
– Ничего страшного. Тебе сейчас надо много спать, чтобы поскорее выздороветь.
– Всё у меня почти в порядке, – машу рукой, – вот только с ногой не повезло и дышать трудновато…
– Всё будет хорошо! – Мусса легонько покачивается на стуле, неизвестно откуда взявшемся в палате. – Расскажи, брат, как всё произошло. Как ты попал в аварию?
– Ты сюда раньше дорожной полиции явился, – улыбаюсь, – следствие ведёшь. Только зачем тебе это?
Мусса ухмыляется в ответ, и его смуглое широкое лицо даже светлеет. Но отвечает не сразу:
