какой писатель. В его время ведь ни тебе рентгенов, ни всяких ЭКГ. Пришёл к больному земский врач, раздел, пальцами постучал, прощупал, грудь стетоскопом прослушал, язык высунутый осмотрел — вот диагноз и готов. И часто — точный диагноз. А теперь бывает, что и с приборами диагноз не могут распознать.
— А помнишь, Родичка, как ты хотел в Военно-медицинскую академию поступать?
— Было такое. В двадцатые годы. Да плохо ли быть врачом? Сейчас сам бы себя и лечил, — невесело пошутил он...
День рождения Родиона Яковлевича Малиновского был 23 ноября. После занятий в университете Наташа приехала к отцу в больницу. Тихо, неслышно вошла в палату. Окно было закрыто шторой. Несмотря на то что осенний день уже набирал силу и сквозь тучи даже проглянуло, хотя и несмело, солнце, в палате было полутемно. И всё же Наташа сразу увидела, что отец лежит в кровати с закрытыми глазами. «Спит», — подумала она и осторожно опустилась в кресло. Матери в палате не было, она, как сказала сестра, в это время была на беседе у врача.
Наташа терпеливо ждала, пока отец проснётся. Родион Яковлевич же, словно почувствовав её присутствие в палате, внезапно очнулся от дремоты, открыл глаза и приподнялся на локте.
— Наташенька! — Он был радостно взволнован появлением дочери. — Здравствуй! А я тут немного вздремнул.
— Папа, здравствуй, с днём рождения тебя! — Наташа слегка прильнула к его груди, сразу почувствовав, как он исхудал и ослабел, и поцеловала в щёку. — Одного желаю тебе, если бы только знал, как я этого желаю — победить болезнь, поскорее встать на ноги и вернуться домой! Ну как ты?
— Спасибо, доченька. Да как? Всё нормально, терпимо. Вот рад, что ты пришла. Будто солнышко в окне. А что это у тебя в руке?
Наташа, заставив себя улыбнуться, раскрыла ладонь — там лежал маленький плюшевый львёнок.
— Ну-ка, ну-ка, дай поддержать, — Родион Яковлевич потянулся к игрушке. — Какой забавный. Малыш, а уже лев!
— Пусть он будет твоим талисманом. — Наташа обрадовалась, что отцу понравился её подарок. — Ты же знаешь, львы — сильные.
— Да, львы сильные, — эти слова эхом прозвучали в его устах.
Он затих, собираясь с силами и неотрывно глядя на дочь, любуясь ею.
— Ну, расскажи, как твои дела в университете?
— Хорошо. Вот принесла тебе первую свою статью. Опубликовали.
— Статью? — заинтересовался отец. — Это о Лорке? Оставишь?
— Конечно, для того и принесла. А врачи разрешают тебе читать?
— Да кто они такие, чтобы мною командовать? — шутливо произнёс Родион Яковлевич.
— А хочешь, я тебе вслух прочитаю?
— Слушаю внимательно.
Наташа начала негромко читать. Он слушал, буквально впитывая каждое слово. Ведь это написала его дочь!
Родиону Яковлевичу пришлось по душе то, что она написала о Лорке, понравились глубина и оригинальность суждений, как бы бросавших вызов штампам и ходульным истинам. Едва Наташа умолкла, он взял «Неделю», ручку и подставку и что-то написал в верхнем углу публикации. Наташа увидела несколько слов, написанных по-испански: «Смотри, Пассионария, о ком пишет моя дочка». Ниже стояла подпись: «Коронель Малино».
— Отправим Долорес[14]. — Родион Яковлевич откинулся на подушку.
Наташа почувствовала, что отец устал.
— Ты отдохни, папа, — сказала она. — А я посижу тут тихонько, рядышком с тобой. Помнишь, как ты сидел у моей постели год назад?
Родион Яковлевич улыбкой дал понять, что помнит. Он закрыл глаза, и в памяти всплыла больница, и та палата, в которой лежала тяжело заболевшая Наташа, и та страшная ночь, которую он провёл в страхе и волнении. И как было не испытывать этой непереносимой тревоги, если врачи на все вопросы о возможном исходе болезни его дочери отводили глаза и отвечали уклончиво: «Если сердце выдержит...» Он решил сидеть около неё всю ночь. Он свято уверовал в то, что если будет здесь, рядом с дочерью, будет видеть её, слышать её дыхание и стук сердца, то именно это, а вовсе не усилия врачей и не какие-то мудрёные лекарства, спасёт её. Только его сострадание и мольбы будут способны свершить это чудо. Иначе зачем же он жил на свете, зачем воевал, зачем встретил на фронте свою Раечку, зачем делал всё то, что делал, повинуясь судьбе?
Он так ушёл в воспоминания, что не заметил, как в палату вошла Раиса Яковлевна. Наташа сразу уловила её настроение: глаза матери были печальны. Но едва Родион Яковлевич открыл глаза, на лице её засветилась улыбка:
— Как хорошо, Родичка, что сегодня мы все опять вместе! Знаешь, врач мне сказал, что есть признаки улучшения.
— Не надо, Раечка, говорить глупости.
21
В короткие минуты забытья Родиону Яковлевичу снился не фронт и не кровавые битвы, — ему неизменно представлялись бескрайние русские леса. Они гнулись под ветром или стояли неподвижно, как бы олицетворяя собой вечную жизнь. И это были счастливые сны, хотя он с трагической ясностью понимал, что теперь уже никогда не сможет очутиться в этих до слёз родных лесах, понимал, что наступает последний час его жизненного пути, ведущий в неразгаданную и бездонную космическую высь...
И вот однажды приснился ему странный и пугающий сон. Будто перед ним расстилается бескрайний русский лес. Он идёт по этому лесу в простой одежде — рубаха, картуз на голове, штаны заправлены в яловые сапоги. Идёт довольный, счастливый, упиваясь чувством свободы. Вдруг видит — посреди поляны стоит огромный дуб. И кто-то невидимый тихо шепчет:
«Товарищ маршал! Вас к аппарату ВЧ!»
Он подходит к дубу, на котором висит телефон, берёт трубку и слышит голос Сталина:
«Здравствуйте, товарищ Малиновский! Тут мне товарищ Берия доложил, что вы, оказывается, мечтаете об отставке и к тому же решили избрать профессию лесника. Вы можете подтвердить или опровергнуть сообщение товарища Берии?»
«Могу подтвердить, товарищ Сталин. Я уже в отставке и работаю лесником».
«Мы не можем одобрить вашего поведения, товарищ Малиновский, — голос Сталина зазвучал жёстко и даже угрожающе. — Политбюро не принимало решения о вашей отставке. О какой отставке может идти речь? Пока в мире существуют две противоположные, более того, враждебные друг другу системы — система социализма и система капитализма, — существует и угроза войн, от локальных до мировых. В таких условиях полководцы не имеют права уходить в отставку. Нас не может не удивлять и тот противоречащий здравому смыслу факт,
