Спрашиваю я своего начальника, капитана 1-го ранга Кулагина:
— Что делать будем? Корабль-то тонет.
— А что я могу тут делать?
— Вы знаете, что дальше будет?
— Опрокинется.
Еще раз прибежал Хуршудов.
— Заводите буксир, будем тащить к стенке госпиталя!..»
Восполним кратковременный «провал» в памяти у словоохотливого Ковалюкова и напомним о том, что именно в это время у бочки уже стоял баркас крейсера «Молотов» и газорезчик обрезал трос бриделя.
Теперь дадим слово отставному контр-адмиралу Жилину, на тот момент старшему лейтенанту — командиру батареи, несшему вахту дежурным по низам и в ту ночь выполнявшему разовые приказания капитана 2-го ранга Сербулова:
«…Когда закончили с выносом раненых — отправил своих в башни на боевые посты, сам остался на верхней палубе руководить заведением буксирного троса. С левого борта к носовой части к нам подошел буксир (СС “Карабах”. — Б.Н.), с него подали трос и мы завели его за барбет носовой башни.
Чтобы буксир мог подтащить нас к берегу, к Госпитальной стенке, надо было обрезать бридель носовой бочки, которая держала линкор. Но нос просел уже глубоко, и обрезать бридель-цепь уже было невозможно. Буксир изо всех сил тянул линкор, подтянул метров на двадцать, но якоря оттащили линкор обратно.
Корабль начал крениться на левый борт. Носовая часть стала погружаться еще быстрее. Поступило приказание перевести буксир в кормовую часть. Я схватил мегафон и бросился на ют. Завели буксирный трос на корму, закрепили за кнехты. Буксир, отчаянно работая винтами, потащил нас к берегу. Но тут же увеличился крен на левый борт. Крен выровняли. Отдали кормовой бридель. Корма пошла вверх, нос просел еще глубже. Буксир усиленно работал винтами, но уже не мог стащить линкор с грунта…».
Стоило бы Ковалюкову напрячь память, и он бы вспомнил, что буксирным тросом, заведенным за барбет 2-й башни, «Карабах» таки пытался буксировать линкор в сторону Госпитальной стенки.
Ковалюков продолжал:
03 ч. 49 мин. «…К корме “Новороссийска” подошел буксир, помог отдать кормовой трос (бридель, заведенный на кормовую бочку. — Б.Н.) и стал разворачивать линкор к берегу. Я прекрасно понимал, что заведи мы буксир и потяни за него к берегу, как линкор, и без того накрененный на левый борт, тут же свалится и опрокинется. Этого делать нельзя было ни в коем случае! И я на свой страх и риск, как потом выяснилось, и страх и риск весьма грозные, переиграл инженерно безграмотный приказ по-своему. Я ошвартовался к линкору лагом, то есть борт к борту, и стал работать винтами, толкая корабль к стенке и в то же время отжимая крен вправо. Но “Новороссийск" держал невыбранный якорь, и, конечно же, “Карабаху ” не под силу было не только сдвинуть линкор к берегу, но и предотвратить крен. Линкор медленно, но верно валился на левый борт, при этом накренял и нас к себе. Если бы его громада подмяла нас, то “Карабах ” и по сию пору лежал бы впрессованным в грунт…»
Если сопоставить воспоминания Кавалюка и Жилина, то несложно предположить, что, «проимитировав» выполнение приказа о буксировке линкора, «Карабах», пришвартовавшись к линкору лагом, действительно «отрабатывая» винтами на передний ход, в некоторой степени компенсировал крен линкора на левый борт, возраставший по мере «работы» буксира со стороны кормы линкора.
Примерно представив себе действия экипажа СС «Карабах», личного состава швартовных команд линкора и морского буксира, «работавшего» с кормы, попытаемся в первом приближении проследить процесс работы аварийных партий по борьбе с водой, поступавшей в трюм и помещения линкора. Для осуществления очередного этапа нашего исследовательского плана вернемся по времени на момент прибытия на линкор аварийной партии крейсера «Молотов». Командир дивизиона живучести старший лейтенант Виталий Николаевич Говоров со своими «аварийщиками» находился на линкоре практически весь период борьбы за спасение линкора. Это позволит нам ретроспективно оценить весь процесс борьбы аварийных партий с поступлением воды.
Вспоминает В.Н. Говоров:
«… Через 10 минут после взрыва мы были на борту линкора “Новороссийск ”. Линкор стоял с малым дифферентом на нос и с небольшим креном на правый борт. Освещения в носовой части корабля не было. Доложил вахтенному офицеру о нашем прибытии и получил указание ждать распоряжений. Он стал звонить на ГКП по телефону парной связи, но командования корабля там не было. По какой-то причине он не мог связаться и с ПЭЖем. Понимая, что медлить нельзя, что на линкоре что-то произошло, я оставил с матросами своего заместителя — лейтенанта Касьянова И.Г. и отправился в район взрыва, узнать обстановку и получить указания, где и как в дальнейшем использовать наших людей. Картина, увиденная мной в носовой части линкора, потрясла меня. Развороченные взрывом палубные листы горой поднимались над палубой и на рваных концах висели разорванные человеческие тела, а под ногами слой ила, перемешанный с кровью, и оторванные части человеческих тел. Освещения не было. Не встретил никого из командования линкора… Помощник командира капитан 3-го ранга Сербулов был возле носового шпиля, а пройти к нему я не мог из-за повреждения палубы. Я направился искать пост энергетики и живучести. По пути в одном из помещения я столкнулся с матросами аварийных и трюмных постов… Их было человек 12–15, ожидавших каких-то команд. Поскольку я оказался единственным офицером, то я принял на себя командование этой группой по борьбе с поступающей водой. Связь телефонная не работала, в помещениях темно. Главным источником света был единственный переносной нагрудный аккумуляторный фонарь. Был он у матроса-аварийщика. Как позднее я узнал, это был старший матрос-электрик — Левин Н.М. Его же я назначил своим связным с ПЭЖем.
Первой моей командой было: “Крепить носовую переборку, палубные люки! ” Через них уже пробивалась вода. Часть матросов я отправил закрывать иллюминаторы. Я рассчитывал на выучку матросов аварийных и трюмных постов и не ошибся. Аварийщики были хорошо подготовлены, знали свои и смежные отсеки, знали, что и как делать. Мои команды выполнялись в считаные минуты, хотя матросы выполняли их в полнейшей темноте…. А вода все прибывала, незаметно появился крен на левый борт, дифферент увеличивался. Удалось через открытый люк верхней палубы сообщить контрадмиралу Лобову, что у нас кончились аварийные брусья, нет клиньев… Вскоре через люк полетели к нам указанные материалы… Начав крепить переборки в жилых и служебных помещениях, последующих за теми, под которыми произошел взрыв, мы дошли до последней поперечной переборки, за которой начинались так называемые теплые коридоры. Видимо, их так называли потому, что в этом районе размещались машинно-котельные отделения. До этого, еще в начале своей деятельности по борьбе с водой, я разделил аварийщиков на две группы. Одной группе, которую возглавил старшина 1-й статьи (фамилию его не помню), я дал команду — создать линию обороны на последующих переборках… С оставшейся группой матросов, человек в 8—10, мы продолжали бороться с поступавшей водой. Крен и дифферент все увеличивались. Увеличивался напор воды, фильтрующей и просачивавшейся через палубные люки, и это было заметно по обилию крупных воздушных пузырей, выходящих вместе с водой. Проникнуть в некоторые помещения мы не могли, так как они были заперты на мощные висячие замки и цепи. И это после того, как на корабле была объявлена “Боевая тревога", а затем — “Аварийная тревога ”… По этим сигналам все помещения должны были быть открыты… Когда мы дошли до района, где были офицерские каюты, там оказались незакрытые иллюминаторы. В это время через иллюминаторы вода поступала внутрь корабля. Часть кают была заперта… Когда же мы кувалдами пытались выбить двери, то сделать это не могли, они пружинили о воду, которая уже заполнила каюты, и сочилась в коридоры. При этом странно было видеть матросов, видимо, приборщиков офицерских кают, перетаскивавших личные вещи и кителя куда-то в корму. Мне пришлось их останавливать, для того чтобы направить в помощь тем, кто боролся с поступлением воды, но они до них не доходили, исчезая в темноте…
