Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
Единственное, в чем здесь поучаствовал Калинов, – это кирпич. И блоки, которые пошли на фундамент, тоже были сделаны на калиновском заводе. Но поскольку кирпича на дом пошло много, и не меньше на забор, окружающий по всему периметру огромный участок, то, приходя домой Дикой невольно морщился. Куда ни глянь, повсюду был Калинов, никак не Италия и не Швейцария. Больше всего Степана Прокофьевича злило, что дом Ваньки Кудряша, который Дикой называл дешевкой, добавляя любимый эпитет «сраный», Калиновом совсем не вонял. Хотя сам Кудряш был плебей, выскочка.
Но в его доме бывать почему-то было приятно. А в свою калитку Степан Прокофьевич заходил всегда в скверном настроении. Вот и сегодня Дикой вошел в дом и буркнул:
– Сонька, на стол чего-нибудь собери. Ужинать буду.
– Водки нет, – сказала на это жена.
– Как это нет? – удивился Дикой. – Водка в Калинове закончиться не может в принципе. Утром в холодильнике початая бутылка стояла, куда ж она подевалась?
– Я ее вылила, – отрезала жена.
– Так… – Дикой нахмурился. – Это мне таким позорным образом отказывают в праве на отдых после труда?
– Да уж! Уработался! Вон – пива уже насосался!
– Ты как со мной разговариваешь?! – взвился Степан Прокофьевич. – Я мэр!
– Мэр! Х…р! Был бы ты мэром без моего дяди – губернатора! А будешь на меня орать – я тете позвоню. Водки нет.
– Да звони ты хоть президенту!
– Чего орете? – на кухню забежала старшая, Верка. – Мам, я есть хочу.
– А ты уроки сделала? – сунулся было Дикой.
– Мам, он че, опять пива насосался? Лето на дворе! Каникулы!
– Ма-алчать!
Верка, не обращая на отца внимания, уже отрезала кусок батона и щедро намазывала его поверх сливочного масла икрой.
– Ты глянь, жена, как дочура икру-то уписывает, – ринулся Дикой качать права. – А кто на эту икру зарабатывает?
– Пельмени будешь? – миролюбиво спросила Софья.
– Какие пельмени без водки?
– И какое без водки пиво? Нет, Степан, я забочусь о твоем же здоровье.
– Так ведь жарко!
– Есть лимонад, квас. Вода в кране.
Верка хмыкнула и впилась зубами в бутерброд. Все женщины в доме Дикого, кроме бабки Анфисы, были как на подбор: румяные, пышные, грудастые, их телеса пищали под руками, словно подошедшее дрожжевое тесто, которое мнут перед тем, как начать лепить пироги. Дикой любил щипать своих девок за бока и прочие особо выдающиеся места. Хороши были девки, хотя в какой-нибудь Москве их назвали бы толстыми.
– Борька где? – спросил Дикой, тоскливо глядя на обильно политые домашней сметаной пельмени в своей тарелке. Издеваются здесь над ним, что ли? Как такую красоту употреблять без водки?!
– Должно быть, как обычно, с Кудряшом, – пожала плечами жена.
– И чего Борис к нему прилип? Понятно же, что Кудряш мой авторитет повсюду подрывает! И племянника моего Ванька неспроста обрабатывает.
– Господи, да отстань ты от Бориса! Теперь в Калинове хоть есть на кого посмотреть. А то одни упыри кругом. Морды красные, толстые, волосенки жиденькие.
Дикой невольно покосился на дочку. Вся в мать: поросячьи глазки, утиный нос, мясистый подбородок. И Степан Прокофьевич невольно вздохнул:
– А где еще две пампушки? Некомплект. Дочки где, говорю? Книжки читают по школьной программе или в инете залипли? Хватит им уже чипсы трескать! По всему дому крошки! И попы у обеих как подушки!
– На себя посмотри, – фыркнула жена. – Тоже мне, кипарис! У тебя живот как подушка диванная!
– Мне замуж не выходить.
– Сейчас не красота у девушки важна, а ее приданое. Вот ты и расстарайся, папочка. Нам с Верой только свистни – женихи сами набегут. Правильно, дочка?
– Я замуж пока не хочу, – наморщила носик Вера. – Мне калиновские парни не нравятся.
– А кто ж тебе нравится? – прищурился Дикой. Вера молчала. – Та-ак… Борисова работа. Ну, ничего. Я эту заразу в своем доме искореню! – он бухнул кулаком по столу.
– Боря хотя бы в моде разбирается, – надулась Верка. – Хоть поговорить есть с кем. Понятно, почему он каждый вечер из дома уходит, – она безразлично посмотрела в окно и сказала: – Мам, я гулять.
– Куда пошла?! – рявкнул Дикой и вскочил.
– Иди, дочка, – сказала жена. – А ты сядь. Не хочешь есть – телевизор смотри.
– А ты накрой на стол, как положено! – Дикой сел, все еще надеясь на сознательность супруги.
– Чего орете? – в дверях появилась бабка Анфиса.
В Калинове ее прозвали Ди́кой бабкой. Вообще, в городе упорно ставили ударение на первый слог, а не на второй, когда речь шла о дочках мэра и его матери. А младшую дразнили в школе ди́кой Любкой. Та ревела и чуть ли не каждый день жаловалась матери. Но если взрослых как-то можно вразумить, то что ты сделаешь с детьми?
Анфисе Михайловне давно уже перевалило за семьдесят. Но она до сих пор боролась за власть в доме Диких со снохой. Хотя в какие-то моменты они были заодно.
– Да вот, мама, пытаюсь навести в своем доме порядок, – пожаловался Степан Прокофьевич.
– Пива, что ли, опять насосался?
– И ты, мать, туда же!
– Соня права: не надо тебе пить. Небось, водку клянчишь. Степа, у тебя же давление!
– Это у вас, стариков, давление! Вы его с утра до ночи в поликлинике лечите! К врачам не протолкнуться! У меня вся почта жалобами завалена! Специалистов не хватает!
– Будешь так кричать, у тебя будет гипертонический криз, – покачала головой Анфиса Михайловна.
– Нет, так жить нельзя! – Дикой опять вскочил. – Поеду-ка я лучше в бар.
– Сашу я отпустила, – предупредила жена. – Так что домой тебя никто не повезет.
– Такси возьму, – буркнул Дикой и бухнул дверью.
У него появился повод провести вечер вне дома. Степана Прокофьевича жестоко обидели непониманием. У крыльца, в тенечке лежала, вывалив розовый язык, огромная кавказская овчарка. От жары она страдала больше всех.
– Алка! – свистнул Дикой. – А ну, иди сюда! – он хлопнул себя по коленке. – Иди, чего ты?
Овчарка зевнула и лениво перевернулась на другой бок.
– Да что же это за жизнь такая! – не выдержал Дикой. – Шесть баб в доме, и ни от одной уважения нет!
– А ты ее хотя бы раз покормил? – ехидно спросили из открытого окна.
Овчарка встрепенулась на хозяйкин голос, подняла огромную мохнатую голову и с укоризной посмотрела на Дикого.
«Опять пива насосался?» – отчетливо прочитал он в собачьих глазах. Все шесть баб в доме Степана Прокофьевича явно были в сговоре, а его самого в грош не ставили. Он уже до смерти устал от женских трусов и лифчиков во всех санузлах, горы гигиенических прокладок, тонны косметики, загромождавшей полки. Штаны и рубашки Степана Дикого тонули в ворохе женских тряпок, как в зыбучих песках.
Ознакомительная версия. Доступно 13 страниц из 64
