Следователь бегло взглянул на стоящих перед ним одиннадцать молодцеватых еврейских парней. Они выглядели крепкими молодыми бычками. Он выдернул из своей бороды очередной волос и проворчал сердитым голосом:
— Нам нужны работные люди для наших свинцовых рудников. Много людей, и особенно таких, с мутными мозгами.
Он поднялся со своего стула, подошел к старшему из парней и, глядя ему в глаза, спросил адъютанта:
— Кто отец этого еврейского свинарника, чем он промышляет?
— Кто бы он ни был, — ответил адъютант, — он такая же еврейская свинья.
— Само собой, но все-таки, чем он занимается?
— Торговлей, господин капитан.
— Таким ремеслом занимаются все эти черви. У него есть деньги?
— Как песка на берегу реки, господин капитан.
— А сыночки его — чем пробиваются они?
— Это я сейчас выясню, господин капитан, — ответил адъютант и подошел к старшему из братьев. — Чем занимаетесь вы все — отвечать!
— В настоящее время мы занимаемся революцией, — ответил Бэр и спокойно продолжал: — А в свободное время мы студенты. И мы не желаем, чтобы нас называли еврейскими свиньями. Мы — поляки.
— Ах, так вы поляки! — Офицер выхватил свой хлыст и со свистом махнул им над головой Бэра, осмелившегося на столь неслыханную дерзость. — Нет больше никаких поляков, ты, еврейская свинья, мы стерли вас со всех карт! Все вы теперь русские, па-ни-ма-ешь — русские, хотя вы недостойны жить в России.
— Нет, господин капитан, — возразил Шломе, второй по старшинству.
— Что значит нет! — Офицер стал задыхаться от гнева.
— Мы действительно не заслуживаем жить в России. Мы — варшавяне, а Варшава находится в Польше.
На эти слова весь зал отозвался дружным ропотом. Капитан понимал, что он должен что-то немедленно предпринять. Он угрожающе занес свой хлыст и прорычал:
— Варшава находится в Польше, сказал ты? А я и не подозревал! Зато я отлично знаю, где находится Сибирь. Так вот, Сибирь как раз находится в России, па-ни-ма-ешь — в России! И спускай сейчас же штаны или я оторву тебе яйца!
— Не могу я этого выполнить, господин капитан, мои руки скованы.
— В Сибири вам вдолбят, где находится Варшава — в России или нет. — Он хлестнул Шлому по спине. — Теперь ты понял, где лежит Варшава?
— Нет, господин капитан, Варшава не лежит. Она стоит, — завил четырнадцатилетний Хершеле, младший из братьев. Не выдержав, что его брата так унижают, он оскалился на капитана.
Офицер не верил своим ушам. Впервые в жизни засомневался он в эффективности своих методов. От гнева у него перехватило дыхание.
— А тебе чего не хватает, ты, обрезанная свинья? И у тебя нет почтения?
— Нет, господин капитан.
— А слово «да» ты не можешь произнести?
— Нет, господин капитан.
— Тогда скажи, что вообще ты можешь.
— Я могу петь, господин капитан.
Руки Хершеле были скованы цепями, и он не смог защитить себя от удара хлыстом по спине. Но голос его, когда он запел о развевающемся красном знамени, звучал кристальной чистотой.
Тут капитан окончательно лишился терпения. Ослепленный злобой, он вплотную подошел к братьям и прохрипел:
— В Верхоянске вы будете петь, покуда глотки ваши не полопаются от мороза, пока яйца ваши не станут дребезжать между ногами, пока вы не подохнете все! И чем раньше это произойдет, тем лучше — поняли?
Молчание.
— Я спрашиваю, вы меня поняли, ублюдки?
В допросной повисла мертвая тишина.
— Отвечать, или я выпущу вам кишки!
В этот момент из другого угла зазвучало множеством глоток сразу:
Над миром знамя наше реет, Оно горит и ярко рдеет — То кровь рабочая на нем.
Капитан решил было разделить их: поляков — в одну сторону, евреев — в другую, но получилось совсем обратное: все дружно подхватили одну и ту же песню.
* * *
Вишни стояли окоченевшими, промозглый туман повис над мостовой. Февральским морозным утром Янкель Камински поднимался по гранитной лестнице к воротам крепости, охраняемым дюжиной до зубов вооруженных казаков. Возле ворот размещался деревянный барак для посетителей. Приемная стойка находилась на боковой стороне фасада. Янкель представился. Он предъявил паспорт и объяснил, что гарнизонный генерал Калугин ожидает его. Это произвело впечатление, ворота распахнулись, и к Янкелю вышел майор казацкого войска. Щелкнув каблуками, офицер велел посетителю следовать за ним. Они шли через учебный плац к внутреннему бастиону. Янкеля вели по бесконечным переходам, по крутым лестницам, мимо сотен дверей. Майор то и дело останавливался для кратких пояснений:
— Здесь сидят анархисты. Большинство из них — пожизненно…
Янкель оставался безучастным, будто к нему все это не имело никакого отношения. Железная решетка впереди уползла вверх, дальнейший путь пролегал через стальной мост.
— Здесь начинается северное крыло, — пояснил майор, — оно предназначено для красных и «сибиряков». Этим предстоит долгая дорога в Сибирь. За полярный круг, откуда мало кто возвращается…
Намек Янкель понял. Он продолжал оставаться непроницаемым и проследовал за офицером к решетке, выходящей на мрачный внутренний двор. Сквозь прутья просматривалась виселица, сколоченная из грубых сосновых бревен.
— А это конечная станция. — Майор будто даже несколько оживился. — Этот департамент у нас бывает в деле всего один раз в сутки. В шесть часов утра, как только пропоет петух. И расположен он как раз напротив окон господина гарнизонного генерала.
— Вот как? — отозвался наконец Янкель таким тоном, словно лишь эта пикантная подробность представляла для него мало-мальский интерес.
— Так точно, прямо против окон кабинета гарнизонного генерала Калугина. Он очаровательный собеседник, наш генерал. С ним всегда можно договориться. Насколько я знаю, лишь каждый десятый заканчивает веревкой. Сколько, бишь, у вас сыновей?
Янкель не ответил. Майор повел его дальше освещенным коридором и с удовлетворением отметил, что сумел-таки нагнать на посетителя страху. Патриарх не мог скрыть дрожи.
Они подошли к двери всемогущего генерала. Офицер повторил свой вопрос:
— Так сколько у вас сыновей?
— Одиннадцать, господин майор, — ответил Янкель, стягивая с головы шапку.
Гарнизонный начальник лизнул указательный палец и перевернул документ. Взгляд его, однако, был устремлен не в картотеку, а на только что вошедших в кабинет. И тут он заметил паука, который спускался по своей паутинке. «Паучок на завтра», — с усмешкой подумал вельможа и побледнел. Потом он спросил негромко, едва ли не шепотом, чтобы не искушать судьбу:
