Мария затаила дыхание, боясь нарушить хрупкую тишину, царившую в комнате, пока никто еще не сказал ни слова. Если на госпожу этот король из дома Валуа произвел такое же впечатление, как на ее фрейлину, беседа обещала стать очень интересной!
Франциск учтиво склонился, поцеловал бледную женщину в обе щеки и долго не выпускал ее из объятий.
— Ma cherie Marie![26] Как вы себя чувствуете, прекраснейшая моя королева?
— Я уже не королева, Ваше величество, и вам это хорошо известно. Однако благодарю вас, я вполне здорова.
— Но вы так бледны! Как бы мне хотелось, чтобы Франциск сумел вызвать нежные розы на ваших устах и белых щечках!
Казалось, его голос был из того же бархата, что и плащ, а обращался он к собеседнице таким ласковым и доверительно-нежным тоном, что Мария даже смутилась, увидев, каким ярким румянцем вспыхнули щеки ее госпожи под пристальным взглядом короля.
— Ваше величество, я прошу, чтобы моей английской фрейлине было позволено остаться. Она очень дорога мне.
Франциск плавно повернул гладко причесанную голову, и его пронзительные черные глаза обратились на Марию. Такого она еще не испытывала: эти глаза в один миг обежали ее всю, пронзили насквозь, оценили. Но присесть в реверансе она не забыла.
— La petite blonde Anglaise Boullaine. Oui[27]. Помню. Она растет настоящей Венерой, верно?
Чувственные губы, над которыми нависал длинный, с горбинкой нос, без запинки выговорили эту фразу, и сердце у Марии ухнуло куда-то вниз. Еще бы — такого комплимента ее удостоил сам король Франции! Она подумала, что он просто старается быть, как всегда, обворожительным. «Что за глупая девчонка эта “petite Boullaine”», — твердо сказала она самой себе.
Новый король и недавняя королева сели рядом у окна, под большим гобеленом, изображавшим Орфея и Эвридику, пытающихся вырваться из темной бездны Аида. Мария примостилась на позолоченном стуле в уголке и стала усердно делать вид, что не обращает ни малейшего внимания на их оживленную беседу.
— Вам совершенно нечего страшиться, Мари, — уверял своим звучным голосом Франциск. — Я позабочусь, чтобы у вас всего было в полном достатке.
После секундной паузы королева ответила просто, хотя голос ее чуть дрожал:
— Merci[28], мой король.
— Вам известно, что вы будете получать восемьдесят тысяч франков ежегодно и налоги с Сентонжа[29]. Вы ни в чем не будете знать нужды. И я хочу, чтобы вы всегда оставались здесь, с нами, окруженная любовью и защитой как своего супруга, так и боготворящего вас короля.
Мария Тюдор, до сих пор старавшаяся оставаться спокойной, на миг задохнулась. Хотя взгляд его стал чуть более настороженным, царственный Франциск крепко держал бледную женщину за руку и развивал свою мысль дальше:
— Дорогая моя, герцог Савойский принадлежит к семье моей достопочтенной матушки. Он честен, прямодушен и будет обожать вас.
Королева так энергично замотала головой, что иссиня-черные локоны выбились из-под обшитой белыми кружевами шапочки с острыми углами. От волнения она не могла говорить, и Марии захотелось подбежать к ней и обнять за плечи, успокоить. Но вместо ее рук дрожащие плечи Марии Тюдор обхватывала мускулистая рука короля Франции.
— Нет, cherie? Он вам не по сердцу? Тогда, быть может, тот, с кем вы ближе знакомы и кто неизменно любил вас, — герцог Лотарингский? Такой белокурый, такой высокий и красивый! Вы прежде не раз были веселы в его обществе.
Вдовствующая королева теперь разглядывала свой сжатый кулак, лежавший на колене, тогда как другую ее руку захватил в плен Франциск. От усталости и уныния ее молодое тело обмякло, его сотрясли рыдания, но слезы не брызнули из глаз. Мария Буллен в ужасе приросла к своему стулу.
— Вы получите в придачу большие доходы от Блуа и станете жить как настоящая королева! Мари, ma cherie, которого из них вы выберете?
Тогда слезы полились потоком, и девочке показалось, что она слышит, как каждая из них падает на нежный белый атлас платья, оставляя на материи серебристые дорожки. И все же доведенная до отчаяния женщина упорно не отводила глаз от своего сжатого кулака. Марии стало страшно за нее.
Король сидел неподвижно, как статуя, потом вдруг резко встал, потряс за плечи рыдающую женщину.
— S’il vous plaît[30], Мари, Мари!
Тело его напряглось, будто круп сказочного коня, который вот-вот встанет на дыбы. Тут уж Мария Буллен не смогла больше молчать, чем бы это ей ни грозило.
— Прошу вас, Ваше величество! — шелестя шелками юбок, она устремилась к своей госпоже. — Ей дурно спалось, у нее невыносимо болят зубы и ей… ей так необходим верный друг!
Она опустилась на колени рядом с королевой, не обращая внимания на неудовольствие стоявшего перед ними короля, погладила одной тонкой ручкой ее вздрагивающие плечи, а в другую взяла залитые слезами кулаки.
— Ваше величество, все будет хорошо. Разумеется, великий король сумеет вам помочь, если поймет ваше сердце, ведь разве вы не назвали его самым выдающимся chevalier[31] во всем королевстве? Он — христианнейший государь, он будет чрезвычайно добр к вам, миледи.
Мария Тюдор подняла взгляд, ее широко открытые глаза почти ничего не видели. На один краткий миг Мария испугалась, что госпожа разгневается на вольность фрейлины, которая посмела советовать королеве открыть свое сердце тому, кто вполне мог разрушить ее единственную возможность обрести счастье. Затем темные глаза королевы заглянули в невинные голубые глаза Марии, и напряжение стало понемногу покидать ее тело.
— Если бы только я был свободен и сам мог жениться на вас, Мари, — голос Франциска прогремел над самым ухом Марии, и та едва не отшатнулась от неожиданности, — то вам бы и вовсе нечего было бояться.
«Поверит ли он в то, что моя госпожа любит лишь его одного и, следовательно, не пойдет к венцу ни с кем из его вассалов?» — задалась вопросом Мария. Да и кто бы не влюбился в этого мужчину, подобного богу?
— Я истинно люблю и почитаю вас, мой Франциск, но не совсем так, как вы это понимаете. Несомненно, я полюбила бы вас безраздельно, если бы не долг перед другими, который есть у каждого из нас, и не мое восхищение вашим величием.
