И Бонапарт, и Павел в начале 1800 г. получили на этот счет ряд недвусмысленных соображений от своих ближайших помощников. Даже министр иностранных дел Талейран, который видел в перспективе для Франции возможность и необходимость сближения с Австрией, написал в знаменитой брошюре «Состояние Франции в конце VIII года»[6]: «Франция, возможно, единственное государство, у которого нет оснований опасаться России. У Франции нет никакой заинтересованности желать ослабления этой страны, никакой причины, чтобы не давать развития ее благосостоянию… Улучшить отношения между Францией и Россией, сделать так, чтобы исчезли даже причины, даже случаи споров, очень просто, и Франция не должна быть ни придирчивой, ни требовательной, все, что она желает, равным образом будет полезно как России, так и ей… Русская империя может получить великолепный союз… Согласие этих государств обеспечит стабильность всего мира». Из пространной аргументации Талейран сделал вывод о приоритетах французской внешней политики. Они должны были быть следующими: «Война до победы и блокада Великобритании до тех пор, пока последняя будет безраздельно господствовать на морях. Война с Австрией, чтобы заключить с ней мир, а потом и союз. Договор с Россией, которая должна стать главным и естественным союзником Франции».
С другой стороны, подобную же записку (всего лишь через несколько месяцев после того, как Талейран составил свою) подал императору Павлу I министр иностранных дел России граф Ростопчин. Эта записка была внимательно изучена императором и утверждена им 2 (14) октября 1800 г. Прежде всего Ростопчин считал, что Бонапарт желает мира с Россией и другими континентальными державами уже хотя бы потому, что вынужден вести борьбу с Англией: «Нынешний повелитель сей державы (Франции) слишком самолюбив, счастлив в своих предприятиях и неограничен в славе, дабы не желать мира. Им он утвердит себя в начальстве, приобретет признательность утомленного французского народа и всей Европы и употребит покой внутренний на приготовления военные против Англии, которая своею завистью, пронырством и богатством была, есть и пребудет не соперница, но злодей Франции…»
«Так она (Англия)… вооружила попеременно угрозами, хитростью и деньгами все державы против Франции (замечание императора Павла: „И нас, грешных!“) и выпускала их на театр войны единственно для достижения собственной цели…»
Выводом Ростопчина была необходимость сближения с Францией и тесное содействие с ней на международной арене.
Император Павел I согласился с выводами своего министра и написал: «Опробуя (утверждая) план ваш, желаю, чтоб вы приступили к исполнению оного. Дай Бог, чтоб по сему было».
Первым практическим шагом на пути этого сближения стало отправление в Париж уполномоченного, формальной целью которого было обсуждение вопросов, связанных с возвращением русских пленных на родину. На самом деле посланец царя генерал Спренгпортен[7] должен был подготовить почву для политического сближения России и Франции.
Первый консул, узнав о миссии генерала Спренгпортена во Францию, сделал распоряжение о том, чтобы его встретили повсюду с максимальным почетом. В первом крупном городе Французской республики, через который пролегал путь русского генерала, был приготовлен торжественный прием. В Брюсселе (территория бывших Австрийских Нидерландов в ходе революционных войн попала в руки французов) в честь Спренгпортена был выстроен облаченный в парадную форму гарнизон и грохотали пушки. Дивизионный генерал Кларк со своим адъютантом прискакал галопом из Парижа для того, чтобы засвидетельствовать почтение русскому посланнику. Спренгпортен был просто изумлен неожиданными, чуть ли не царскими почестями.
В своем докладе императору генерал в восторге писал: «Начиная с Брюсселя, мы ничего не платим; ни мне, ни моей свите не дают заплатить ни обола…[8] Здесь везде, где мы ни появимся, публика встречает нас даже с рукоплесканиями… Расположение и минута самые благоприятные, притязания самые умеренные, и дело достойно вас и ваших благородных чувств».
Посланец царя приехал в столицу Франции 20 декабря 1800 г., буквально тотчас же был принят министром иностранных дел и в тот же день — самим Бонапартом. Собственно говоря, официальная цель визита — выдача русских пленных — была, можно сказать, забыта. И не потому, что возникли какие-то осложнения, а наоборот, потому, что французское правительство настолько шло навстречу в этом вопросе, что подумало обо всем и было готово сделать все, лишь бы русские остались довольны. В отделе рукописей Российской национальной библиотеки в Петербурге хранятся документы, посвященные официальной части миссии Спренгпортена. Это редкий пример соглашения между двумя договаривающимися сторонами, где одна из них (французская) берет на себя все обязательства, а другая лишь великодушно на них соглашается.
Во время беседы с русским посланником Бонапарт восторженно воскликнул: «Ваш монарх и я, мы призваны изменить облик мира!»
На следующий день после встречи со Спренгпортеном Бонапарт написал Павлу восторженное письмо:
«Париж, 30 фримера IX года (9 (21) декабря 1800 г.)
Вчера я встретил с огромным удовольствием генерала Спренгпортена. Я поручил ему передать Вашему Императорскому Величеству, что, как по политическим соображениям, так и из уважения к Вам, я желаю, чтобы две великие нации соединились как можно скорее в прочном союзе.
Напрасно в течение двенадцати месяцев я пытался дать мир и спокойствие Европе, но я не смог это сделать. Еще идет война без всякой необходимости и, как мне кажется, только из-за подстрекательства английского правительства.
Через двадцать четыре часа после того, как Ваше Императорское Величество наделит какое-либо лицо, пользующееся Вашим доверием и знающее Ваши желания, особыми и неограниченными полномочиями, — на суше и на море воцарится спокойствие. Потому что, когда Англия, германский император и другие державы убедятся, что воля и сила наших двух великих наций направлены к одной цели, оружие выпадет у них из рук, и современное поколение будет благословлять Ваше Императорское Величество за то, что Вы освободили его от ужасов войны и раздоров…
Это твердое, откровенное и честное поведение может не понравиться некоторым кабинетам, но оно вызовет одобрение всех народов и потомства.
Я прошу Ваше Императорское Величество верить чувству особого уважения, которое я к Вам питаю; чувства, выраженные в этом письме, служат тому самым высшим доказательством, какое я могу Вам представить.
