………………………………………..
Разврата в лавку лишь французскую вошла, По мысли все нашла. Какие чепчики! Какие это шляпки! Какие калеши! Флер, креп, лино, цветы, и перья, и накладки! И, словом, в лавке сей все вещи хороши; Да тут же и сидит не русская торговка, Старинная плутовка; Но честная мадам Французский породы, Котора принимать умеет знатных дам И из Парижа к нам выписывает моды. Что вымыслит сама, то модою зовет, И с данным именем парижским то слывет. Парижская дрянца московской лучше дряни, Достойна налагать на дам российских дани, Достойна всех похвал. Не всяк ли это скажет? И гордый самохвал Почтение к ней кажет176.
Можно предположить, что в обществе по-разному относились и к модным новинкам и к французским торговкам; скажем, автор «Северной пчелы» философски замечал: «В Париже и Лондоне модницы и модники гоняются за турецкими, индейскими, китайскими и японскими вещами. В Петербурге и Москве предпочитают вещи английской и французской работы, а в наших провинциях хвастают петербургскими и московскими вещами. Все хорошо, что только не свое!»177 Но литература и публицистика скорее не одобряли неуемного стремления соотечественников к роскоши. Иной взгляд на проблему изложен в публикации «О модах», напечатанной булгаринским журналом «Сын Отечества и Северный Архив» в 1829 году. Автор высказал соображения о пользе модной промышленности: «Все почти предметы, требуемые модою, производятся отечественными мануфактурами и обрабатываются мастеровыми внутри государства, что много способствует у нас, как и в других государствах, к усилению народной промышленности, а посему выгоды, приносимыя ими, значительны и существенно полезны.
Реклама модистки Дабо. «Прибавления к Московским ведомостям». 1846 г.
Избегая численных показаний, замечу только, что почти треть всей мануфактурности нашей обращена на предметы, к модам относящиеся: сколько же тысяч рабочих, мастеровых, машинистов и купцов занято ими, и сколько внутренняя промышленность от того выигрывает! Со всем тем моды еще находят у нас многочисленных хулителей. Нападки их в особенности обращены на модных торговок и портных: по их мнению, это самый вредный класс в государстве, который немедленно следует изгнать из империи. «Но моды» говорят хулители их: «разоряют огромныя состояния». – Если это и случается, то не моды, а людей должно обвинять в том: они нашли бы средства разориться картами или другим более вредным образом; да и что значит несколько человек в общей массе, и где польза без вреда? «Но модныя торговки и портные… наживают у нас сотни тысяч». – Где же в благоустроенном государстве талант, трудолюбие и смышленость не обогащаются? Этому должно радоваться: они избрали законныя средства, и по праву пользуются вознаграждением. Разве не также наживаются везде искусные актеры, музыканты, живописцы и другие артисты? – «Но модные торговки и портные», говорят еще: «увозят от нас деньги в чужие краи». – Число наживающихся модных торговок и портных весьма не велико; притом же большая часть из них остается навсегда в России добрыми гражданами, а малое число выезжающих увозит незначительные капиталы. Притом же пребывание у нас иностранцев много способствовало к достижению в короткое время производства внутри государства всех почти предметов, требуемых модами; это же самое пребывание будет способствовать и к образованию русских модных торговок и портных. Оставив крайности, которыя ничего не доказывают, должны мы согласиться, что круг действия мод служит мерою народнаго довольства, и что поддержание оных при теперешнем политическом состоянии европейских государств сделалось необходимостью»178. В качестве примера успешного и выгодного развития модной индустрии автор приводит Францию (а кого же еще?), которая «много обязана модам своим благосостоянием: оне, усилив внутреннюю промышленность, сделались значительною статьею внешней ея торговли; одна Англия при министре Кольберте вывозила из Франции модных предметов ежегодно более чем на 15 000 000 рублей»179.
