Но сама иду смело – окно. Хочу видеть. И аж дурею. Там свет, небо синее-синее, как глаза Тотошки, и напротив – высокие дома. Не до неба, но выше деревьев. Значит, не гнали, и такие дома есть. Только не в Залесье.
– Идём со мной, – манит она и ведёт меня в комнату.
Там лысик. Улыбаюсь ему. Лысик указывает сесть на стул. Сажусь, смотрю, как он какому-то мужику ширяет. Мужик не сопротивляется, хотя по виду вроде неодолбанный. Баба Кора говорила, перед тем, как ширнуть, их нанюхивали газом. И все становились как дурные с того газа. Одолбанные.
Мужик благодарит, встаёт и уходит.
А лысик говорит мне:
– Видите, Мария Юрьевна, это совсем не страшно.
– Пыф! Это стопудово подстава, а то бы эта пружинная, – показываю за спину, где стоит та баба, – волокла меня сюда, ага…
– Лариса Эдуардовна, – игнорируя меня, обращается к ней, – как успехи? Вы уже разобрались в чём дело?
– Пока нет, Игорь Дмитриевич, но думаю, скоро выясню.
– Вы уж поторопитесь, нужно лечение ей назначать. Негоже что пациент после такой аварии разгуливает по больнице.
– Я разберусь, Игорь Дмитриевич.
И тащит меня прочь.
В одном месте приоткрыта стена. И я вижу их. Несколько коек. Приборы рядом надрываются. А эти – безмятежны.
Сжимаю кулаки.
– Спящие!
– Да, можно сказать и так назвать, – милостиво соглашается златоголовка, – они в коме!
– Их нужно убить!
Её глаза расширяются и становятся круглыми-круглыми.
– Нет, что ты! Они – несчастные люди! Жертвы! Их пробуждения ждут родные и близкие!
Мотаю головой.
– Всё из-за них! Это они создали падших! Из-за них Тотошка такой! И баба Кора и Гиль! Вы тут все правильные! Вам не понять!
Отхожу к стене, пытаюсь унять дыхание.
Мне нужно к своим. Скорее. Теперь я знаю, где прячут спящих. Обратный путь сюда найду, а если что – Тотошка вынюхает! Нужно покончить с этим! Залесье должно жить! Но… если здесь спящие, значит и ангелы шныряют. Чтоб их…
Хрень!
–…Тотошка? – только теперь слышу её. Волнуется. Зыркает странно. – Так какой он?
– А то вы не знаете! – бешусь. – Как все падшие! Покорёженный!
– Нет! – как же бесит эта показная доброта! – Расскажи.
Меня душит. Некогда говорить с ней.
Выхватываю силос, который она ещё держит в руке, втыкаю ей в шею. Хрипит, оседает.
Напросилась сама. В Залесье не цацкаются. Бывай. Снимаю пантолеты с ушками, в руки их и мчатся. Где-то там выход.
И наши.
Я прорвусь.
Мы уничтожим спящих!
Поворачиваю и втюхиваюсь в тостяка. Он цапает меня за руки, урод. Таращится как на невидаль. И наконец – хвала Великому Охранителю! – буркает:
– Ты не Маша!
О, ещё и меня услышали! Хотя Божественную книгу я не читала давно.
– Да! Я не Маша! Отпусти!
Он отпускает.
И тут поднимается вой. Глушит, щаз взорвётся мозг! Хватаюсь за голову, ползу по стене.
Подвела. Всех подвела.
Чёрт!
Они появляются из-за угла – лысик и другие. И морды у них больше недобры.
Гиль прав: спящих будут защищать до конца!
Глава 3. Коллизии без Колизея
Справа от меня тоненько голосят. Присматриваюсь – девочка лет десяти. Агнесс гаркает на неё:
– Заткнись, Лэсси.
Но та мотает головой и упрямо твердит:
– Я не хочу умирать! Не хочу! Не хочу!
– Ты не умрёшь! – шепчу ей и обнимаю. – Тише-тише, кот на крыше, а котята ещё выше…
В детстве я любила эту песенку, и мама баловала меня ей. Лэсси явно никто никогда не баловал. И хотя все смотрят на меня злобно, девочка успокаивается. И самой становится легче, особенно когда замечаю в полумраке, как она улыбается мне.
– Айринн, а котята красивые?
– Да, очень … – честно признаюсь я. И становится почти дурно от осознания, что десятилетний ребёнок ещё ни разу не видел котят. Обнимаю малышку крепче, баюкаю и продолжаю петь.
– Они невкусные, – влазит в наш разговор сидящая у стены Кайла. Она, как успеваю узнать за время болезни, попала в приют в семь лет. До этого – была попрошайкой. Её продали тётушке за два гроша: – Я ела как-то.
Лэсси испуганно смотрит на меня, ищет поддержки. В её белокурой головушке сейчас рушится мир: есть красивое!
Улыбаюсь горько…
…наслаждение непристойно…
Время виснет, лишь шагомеры измеряют его…
Мы молчим. Всем слишком страшно. Всё слишком неопределенно. Одна надежда – что всё-таки сразу убьют.
Останавливаемся. Выгружаемся на вымощенный булыжником крытый двор. Дорогой толкаемся и ругаемся.
– Леди! Леди! Вспомните, что вы – леди!
Мы – леди? Оглядываюсь на этого ненормального: молоденький, лет восемнадцати, высокий и хорошенький. Весь в черном. На кокарде фуражки – дракон изрыгающий лилии. А выше красуется – S.A.L.I.G.I.A.3 Вспоминаю, как до болезни услышала впервые – салигияры. Так вот они какие. Их же зовут ангелами, и скоро понимаю – почему.
Люси, виляя бедрами, подходит к салигияру и говорит:
– Эй, красавчик, если ты нам расскажешь, кто такие леди, мы может и вспомним?
А сама пытается обнять.
Он шарахается от неё. Глаза – невинно-синие – наполняются ужасом.
Хм…
И это ими-то пугают детей?!
Но тут он прокашливается, красивое нежное лицо становится жёстким и строгим.
– Мне приказано позаботиться о вас, но для это вы должны вести себя прилично. В противном случае буду вынужден заклеймить вас Печатью Греха, и тогда разговаривать с вами будут уже другие и по-другому, всем понятно?
Мы затихаем и киваем.
– Вот и славно, – почти ласково говорит он, – меня зовут Вячеслав Дрогов. Исполнительный дознаватель. Пока мы идём, советую вам вспомнить семь интердиктов Великого Охранителя.
Молчим. Не знаю, кто там что вспоминает, я думаю лишь об одном: скорей бы всё закончилось. Хоть чем-нибудь.
Лэсси хватает меня за рукав и что-то бормочет. Прислушиваюсь – молится. И откуда только знает? Молиться здесь вроде не учат. А ещё не учат надеяться, мечтать, питать иллюзии. С ранних лет девочки живут в реальности: никто не поможет, не спасёт, чуда не случится. Холод, голод, работа, сношение – это всё, что им известно о жизни. Иной раз кажется: а зачем живешь? И думаешь сам себе: а просто ничего другого не умеешь. Вот и цепляешь за это единственное, что у тебя есть, вроде как Лэсси сейчас за меня.
