— Позвони Лысой, — сказал Толстый и протянул ему телефон.
— Что-нибудь случилось? — спросил.
— Нет. Хороший свет. Приехали фотографировать картину. Я возьму Пса и пойду часа на три-четыре домой. Вернешься, как говорил?
— Да.
— Жду с ужином.
[У Лысой была одна картина. Огромная. Шесть на три. Зал кафе. Зеркала. Почти пусто. На одном из стульев сидит собака, на заднем плане — спина женщины в желтом платье. Она размашистым шагом направляется к двери, ведущей в подсобку. В правой руке — большая черная кожаная сумка. Из собачьей пасти вылетает облачко пара. Художник поместил в нем надпись — название картины:
УВОЛЕННАЯ С РАБОТЫ ОФИЦИАНТКА НАВЕЩАЕТ ПОДРУГ В ПОДСОБКЕ КАФЕ «ЛЮБИТЕЛЬСКОЕ»
Многие музеи и галереи хотели купить картину. Лысая упорно отказывалась. Несколько раз соглашалась дать картину напрокат, о чем свидетельствовали многочисленные штемпели на оборотной стороне холста. Штемпели галерей и музеев со всего мира. Документация путешествий и экспозиций.
Вернул телефон Толстому.]
— Заканчиваешь?
— Да.
— Почему рельсы искажают перспективу? Почему чем дальше, тем они шире?
— Не знаю. Сам только что заметил. Тебе нравится?
— Очень. А тебе, Дед?
— Тоже. Хочется пойти. Как возвращаешься?
— Этим, в пять тридцать.
— Поешь?
— Нет. Лысая ждет с ужином. Толстый, попрощайся за меня с Витеком и Инженером. Ты когда за ними поедешь?
— Скоро. Через час. Около пяти.
— Уже четыре.
— Почти.
— Я собираюсь.
— Спокойно. До станции идти четыре минуты.
— Ты меня знаешь.
— Верно. Знаю.
— Ну, пока, Толстый.
— Пока. Жаль, что не мог посидеть с вами вечером. Они ведь могли заказать картину по телефону. Кланяйся Лысой.
— Проводишь, Дед?
— Нет. Надо починить водонагреватель в столовой.
— Тогда пока, Дед.
— Пока. Привет Лысой. И Псу. Я приеду в воскресенье в костел. Загляну.
— Костел закрыт. Но ты приезжай.
— Как это — закрыт?
— Я на днях туда заходил. На лесах суетились маляры в белых комбинезонах. Мастер сидел в исповедальне, курил сигарету. «Эй, Малыш, блядь, не брызгайся», — крикнул. «А ты не матерись в храме», — огрызнулся Малыш. «Да он же не работает, дароносицы нету, красная лампочка не горит», — буркнул шеф и стряхнул пепел в спичечный коробок — оттуда вырвался огонь и дым. «Етить твою мать», — завопил он, подбежал к ведру, сунул в него обожженную руку. «Это краска!» — «Ну и что, зато холодная». — «Боженька покарал». — «В этом костеле боженьки нету». — «Как так?» — «Отпуск, каникулы, ремонт». — «Ты что несешь?» — «То, что слышишь. Гляди, лампочка не светит, боженька уехал, взял рюкзак, палатку и поплыл на байдарке, ему тоже отдохнуть надо». Мастер вынул из ведра белую руку, погрозил лесам и вернулся в исповедальню.
— А, ремонт. Не приеду. Поеду в восьмую деревню.
— Жаль.
— И мне жаль. Ну бывай.
— Бывай.
[Забрал из столовой рюкзак. Неторопливо пошел по направлению к станции. Сел на зеленую скамейку. Вспомнился отрывок из книги, которую читал еще в предыдущем доме.]
[…]Затем, подстегиваемый жаждой приключений, он отправился на прогулку, дорога повела его через поля, леса, луга, деревушки, города, реки, моря, все время под дивным небом. И полям, лугам, дорогам, лесам, городам и рекам поэт постоянно повторял: «Ребята, вы у меня в голове. Но не вздумайте теперь вообразить, будто производите на меня хоть какое-то впечатление». Вернулся домой, не переставая посмеиваться в душе: все это у меня в голове, в голове — все по порядку. […]
[Тишина, одни только птицы. Закурил; «ребята, вы у меня в голове», — подумал и усмехнулся.
Поезд приехал минута в минуту. Садясь в вагон, посторонился, чтобы пропустить старика с рюкзаком. Прошел в коридор, открыл первое же окно. Старик спрыгнул с перрона и быстрым шагом направился в сторону гор.
«Где-то я его уже видел», — подумал.]
— Странный какой свет. Один сошел, один сел. Поехали, — услышал голос начальника поезда.
[Вошел в купе. У окна сидел молодой человек. Закинул рюкзак на полку. По оконному стеклу, вероятно, под влиянием высокой температуры, плавали характерные графические знаки запрета: НЕ ВЫСОВЫВАТЬСЯ И НЕ ВЫБРАСЫВАТЬ БУТЫЛКИ. Да. Плавали. Отдельные элементы пиктограммы располагались на стекле в разных местах и мало напоминали оригиналы из-за волнистости изначально прямых линий. «„Плавающие запреты“ — неплохое название», — подумал.]
— Здравствуйте, — сказал.
— Jó napot. Furcsa fény, — ответил молодой человек.
[Дорога проходила в молчании. В какой-то момент увидел отражение своих ладоней в окне в коридоре. Пошевелил пальцем, палец на стекле даже не дрогнул. Понял, что это отражение не его рук, а рук молодого человека. Внимательно пригляделся, как такое получается. Отражения с правой стороны накладывались на виды с левой. Создавали поразительные картины. Коровы паслись в море, дым из трубы был лесом, велосипедист ехал по верхушкам деревьев. Представление не прекращалось. Вышел, ошеломленный. На вагоне увидел надпись: MADE IN MADE — он бы голову дал на отсечение, что, когда садился, этой надписи не было.
Пес приветствовал его пляской у калитки. Лысая дремала на диване с книгой на груди. Мельком взглянул на название — «Мимо и вглубь». Снял рюкзак. Лысая открыла глаза.]
— Хорошая? — спросил.
— Кто?
— Книга.
— Странная. Проза. Дневник — не дневник. Всякая всячина.
— Проза?
— Есть и стихи. Стихи — не стихи.
— Стоит почитать?
— По-моему, да.
[Отложила книгу на столик. Встала. С удивлением услышал характерный шум заработавшего принтера.]
— Что происходит? Печатаешь?
— Не я. Он сам. Приходил Янек. Принес молоко. Я получала почту от Анджея. Ты просил. Сказала: «Погоди, я распечатаю». А он на это: «Лысая, пусти меня к компьютеру, я напису программу, само будет пецататься». Постучал пятнадцать минут по клавиатуре, и на тебе. Усовершенствование. Когда приходит сообщение, программа немедленно запускает принтер. Не надо проверять. Вот как раз пришло. Второе или третье. Лежат на принтере.
— Отлично. Потом прочитаю. Не знал, что Янек умеет писать программы.
