Другой француз, Реми Рур, под псевдонимом Пьер Фервак опубликовавший в 1928 году первую книгу о Тухачевском, в свою бытность в Ингольштадте придерживался анархических взглядов. Он много беседовал с русским подпоручиком, к которому чувствовал симпатию. Фервак и Тухачевский часто спорили. Вынужденное безделье плена побуждало искать выход в интеллектуальной игре, в бесконечных спорах о продолжающейся войне и диспутах на мировые темы. Французский офицер свидетельствовал позднее: «Спорили о христианстве и Боге, искусстве и литературе, о Бетховене, о России и „русской душе“, о русской интеллигенции. Молодой русский офицер оказался заядлым спорщиком. Французы даже переделали в шутку его фамилию на Тушатусского (от „touche-a-tout“, буквально: „касаться всего“, что призвано было также подчеркнуть обширную, хотя и поверхностную эрудицию Тухачевского. — Б. С.)». Тухачевский говорил Ферваку: «Чувство меры, являющееся для Запада обязательным качеством, у нас в России — крупнейший недостаток. Нам нужны отчаянная богатырская сила, восточная хитрость и варварское дыхание Петра Великого. Поэтому к нам больше всего подходит одеяние диктатуры. Латинская и греческая культура — это не для нас! Я считаю Ренессанс наравне с христианством одним из несчастий человечества… Гармонию и меру — вот что нужно уничтожить прежде всего!»
По словам Фервака, Тухачевский называл себя футуристом и только в футуризме и близком к нему дадаизме видел будущее искусства. Что не мешало ему преклоняться перед Бетховеном. Именно с «великим глухим» сравнивал Тухачевский свою Родину: «Россия похожа на этого великого и несчастного музыканта. Она еще не знает, какую симфонию подарит миру, поскольку не знает и самое себя. Она пока глуха, но увидите — в один прекрасный день все будут поражены ею…» Мечты о военных подвигах закономерно предполагали и веру в величие России — иначе страна не будет иметь сильной армии, а без мощных вооруженных сил в своем распоряжении никому еще не удавалось стать великим полководцем. Тухачевский же явно грезил о лаврах Наполеона.
Тем временем в России назревала революция. Несмотря на скудость доходившей до узников информации оттуда (только из германских газет), Тухачевский ее предчувствовал. Незадолго до февраля 1917 года он поделился с Ферваком своими мыслями о будущем российской монархии: «Вот вчера мы, русские офицеры, пили за здоровье русского императора. А быть может, этот обед был поминальным. Наш император — недалекий человек… И многим офицерам надоел нынешний режим… Однако и конституционный режим на западный манер был бы концом России. России нужна твердая, сильная власть…»
Но саму революцию и сопровождавшее ее разложение русской армии Тухачевский сначала переживал очень тяжело. Лидии Норд он признавался: «Когда я узнал о революции и прочитал в немецкой газете о начавшемся развале армии, — я взял газету, ушел в уборную, там разорвал ее в клочки и… плакал… Да, плакал. Но той же ночью мне приснился сон, что Вел. Кн. Николай Николаевич взял армию в свои руки и формирует новые части. Сон был настолько живой и правдоподобный, что я поверил ему. Тогда мысль о побеге стала совсем неотвязчивой».
Молодой подпоручик мечтал о сильной личности, которая сможет восстановить порядок в стране и армии. Но в этом качестве он рассматривал не только бывшего верховного главнокомандующего — великого князя Николая Николаевича, пользовавшегося уважением у значительной части офицеров, но смещенного Николаем II после неудач 1915 года. Видя слабость пришедшего на смену царю демократического Временного правительства, Тухачевский однажды сказал Ферваку: «Если Ленин окажется способным избавить Россию от хлама старых предрассудков и поможет ей стать независимой, свободной и сильной державой, я пойду за ним». А в другой раз еще более определенно заявил: «Я выбираю марксизм!»
Как-то вечером Фервак с Тухачевским читали по-французски Достоевского. Когда они дошли до рассуждений писателя о будущей славянской федерации, Михаил Николаевич заявил: «Разве важно, осуществим ли мы наш идеал пропагандой или оружием? Его надо осуществить — и это главное. Задача России сейчас должна заключаться в том, чтобы ликвидировать всё: отжившее искусство, устаревшие идеи, всю эту старую культуру… При помощи марксистских формул ведь можно поднять весь мир! Право народам на самоопределение! Вот магический ключ, который отворяет России двери на Восток и запирает их для Англии. Революционная Россия, проповедница борьбы классов, распространяет свои пределы далеко за пограничные линии, очерченные договорами… С красным знаменем, а не с крестом мы войдем в Византию!» А позднее добавил: «Мы выметем прах европейской цивилизации, запорошивший Россию, мы встряхнем ее, как пыльный коврик, а потом мы встряхнем весь мир!»
Как созвучно это той песне, что пели гитлеровские штурмовики в начале 30-х:
Дрожат одряхлевшие костиЗемли перед боем святым.Сомненья и робость отбросьте!На приступ! И мы победим!Нет цели светлей и желаннее!Мы вдребезги мир разобьем!Сегодня мы взяли Германию,А завтра — всю Землю возьмем!..
Так пусть обыватели лают —Нам слушать их бредни смешно!Пускай континенты пылают,А мы победим — всё равно!..Пусть мир превратится в руины:Всё перевернется вверх дном!Мы — юной земли властелины —Свой заново выстроим дом![1]
Написал эту песню, кстати сказать, тут же, в Баварии, поэт Ганс Бауман, заедаемый нищетой и тяжело переживавший унижение Германии после поражения в Первой мировой войне. Наверное, сходные переживания испытывал и Тухачевский в ингольштадтской неволе, особенно в свете известий о неудачах и разложении русской армии. О большевиках он знал еще до войны от своего друга Кулябко. Теперь их программа мировой революции и построения нового справедливого общества начинала казаться единственным средством возрождения величия России — ведь именно она должна была нести светоч великого учения всему миру! Может быть, прав Сабанеев: Тухачевского очаровал сверхчеловек Ницше, и у Достоевского, одного из его любимых писателей, Михаила привлекала не критика наполеоновского комплекса, а мысль о русском мессианстве.
Песня Баумана с поэтической точки зрения, пожалуй, будет посильнее знаменитого «Хорст Весселя» — неофициального гимна национал-социалистической партии:
Выше знамена! Смыкайте ряды!Спокойной, твердой поступьюШагают штурмовики.Души товарищей, убитых«Рот Фронтом» и реакцией,Незримо маршируют в наших рядах.Дорогу коричневым батальонам!Дорогу штурмовым отрядам!С надеждой смотрят миллионыНа свастику, несущую им хлеб и свободу…
Песню Баумана Тухачевский вряд ли когда либо слышал или читал, а вот с «Хорстом Весселем» в 30-е годы мог быть знаком. И его наверняка волновали слова о том, что знамена со свастикой должны развеваться по всему миру. Именно в Германии Гитлера Михаил Николаевич видел главного врага и к борьбе с ней готовил Красную армию. Но, по злой иронии судьбы, был расстрелян по ложному обвинению в пособничестве нацистам.
