Оставив сына у Дэй-сечена, Есугай сел на лошадь и поехал домой. По дороге ему встретилась группа татар, собиравшихся попировать в Желтой степи (Шира-кеер), близ горы Чекчер. Есугаю хотелось пить, и он попросил у них воды, что было с его стороны явно неосторожно, ибо татары его род ненавидели давно, к тому же и он сам столько раз грабил их стойбища.
— Да это же Есугай-кият! — узнали они его.
Час мести настал: судьба его им выдала.
Татары подмешали в угощение медленно действующего ада, и монгол почувствовал его действие лишь потом, приближаясь к родной юрте. Когда через три дня он до нее все-таки добрался, все сомнения в случившемся у него исчезли. Есугай храбрый умирал. В полубреду он произнес:
— Я здесь, Есугай, — ответил Мунлик, сын старого Чарха-эбугена из рода хонхотай.
— Мунлик, мальчик, слушай, — обратился Есугай к нему с последним наставлением. — Мои дети еще малы. Когда я оставил Темучжина у Дэй-сечена женихом его дочери и поехал домой, по дороге меня отравили татары. Мне очень плохо… Что теперь будет с моими детьми и всеми молодыми братьями, женами и снохами? Сердце мое разрывается на части… Мунлик, мальчик, срочно скачи к Темучжину и привези его домой!
Трагическая смерть Есугая, трогательные слова, произнесенные им по поводу родни перед самой кончиной, составляют первую главу истории Темучжина, будущего Чингисхана. Некоторая взволнованность монгольского барда ощущается читателем и поныне. Как ужасны были условия, в которых будущий Покоритель Вселенной проходил начальную школу жизни! Какие дикие нравы исповедовались жителями монгольских лесов и степей, где засады, предательства, похищения и убийства — короче говоря, охота на человека была столь же обыденна, как и звероловство! Именно в это свирепое общество был брошен юный Темучжин, девятилетний сирота, лишенный отцовской поддержки.
…Все это произошло в 1176 году.
Сироты, изгнанные из рода
Мунлик поспешил выполнить последнюю волю Есугая и вскоре прибыл в страну унгиратов, к Дэй-сечену, чтобы отвезти домой юного Темучжина. Но, как истинный степной охотник, он поостерегся сообщить гостеприимному хозяину о произошедшей беде. Кто знает: не захотел бы тот, узнав о смерти вождя киятов, превратить его сына в раба? Так что Мунлик предпочел схитрить:
— Старший брат Есугай-баатур, — сказал он Дэй-сечену, — очень болеет душой и тоскует по Темучжину. Я приехал за ним.
Найдя просьбу естественной, унгират ответил:
— Раз сват так горюет о своем мальчике, пусть Темучжин съездит, повидается, да и поскорее возвращается.
Итак, Мунлик привез отрока Темучжина с Буира в верховья Онона, в юрту, где после смерти Есугая его вдова Оэлун стала править единовластно.
Однако положение Оэлун и ее детей очень быстро ухудшилось.
Незадолго до смерти Есугай силой своего авторитета сумел объединить вокруг подклана киятов некоторое количество единокровных родов. Так, его признали своим вождем для войн и охоты князья-тайчжиуды, его двоюродные братья. Это объединение представляло собой один из союзов, образовывавшихся вокруг того или иного сильного человека в целях грабежей и серьезных сшибок с врагами, успех которых был невозможен без опытного воеводы. Со смертью последнего группировки распадались. Именно это произошло, когда скончался Есугай. И тогда тайчжиуды решили вернуть себе власть, которую когда-то имели при Амбагае, предпоследнем хане монголов. Что могла противопоставить их претензиям обезглавленная смертью вождя семья Есугая, главным представителем которой оказался девятилетний ребенок? Последующие затем события показывают, в каком тяжелом психологическом состоянии она оказалась.
Была весна. Вдовы хана Амбагая, тайчжиудские княжны Орбай и Сохатай, пришли на священную «землю предков», то есть на кладбище, для принесения жертв духам и праху предков. По окончании ритуального действа они стали делить мясо закланных животных. Оэлун на церемонию не была приглашена явно намеренно. Тем не менее вдова Есугая пришла, правда с опозданием, как опоздала и на поминальный пир. Как мы уже знаем, то была женщина сильная, рассудительная, энергичная. Став главой подклана киятов вместо мужа и от имени своих малолетних детей, она не могла позволить кому-либо ущемлять свои права. Оказавшись рядом с тайчжиудскими вдовыми ханшами, Оэлун пошла на них в наступление:
— Теперь, когда Есугай храбрый мертв, вы, конечно, думаете, что вам все позволено? Вы полагаете, что его дети не вырастут? Что никогда не настанет день, когда вам придется испытать на себе их страшный гнев? Вы делите жертвенные напитки и мясо, а меня не позвали? После тризны вы намеревались сняться с места, не предупредив меня?
По шаманистским законам той поры исключение Оэлун из церемонии жертвоприношения имело весьма серьезные последствия. Это было не только личным оскорблением, самим по себе поступком невежливым, но также фактическим исключением наследников Есугая из рода борджигинов, объявлением вдове и ее детям остракизма.
Оэлун думала, что ей удастся напугать Амбагаевых вдов, но явно переоценила свои возможности. Смерть Есугая и судьба его детей более никого не волновали, и старые женщины обрушили на нее поток укоризн:
— Тебя не пригласили на торжество? Но разве у тебя нет привычки приглашать саму себя и наедаться до отвала? Когда ты приглашаешь к себе, у тебя и кусочка не получишь!
Речи злых вдов, прозвучавшие в дымной юрте перед аппетитным куском баранины, — отличная иллюстрация к нищете всех этих степных царей и цариц!
После этого тайчжиуды долго совещались и постановили всем уйти со стойбища, оставив Оэлун с ее пометом, судьба которого их не интересовала.
Согласно этому уговору, как сообщает монгольский бард, Таргутай-Кирилтух, Тодоен-Гиртай и прочие примкнувшие к ним единоплеменники на другой же день спустились вниз по Онону.
«Мамаша Оэлун» осталась со своими сиротами в полном одиночестве. Ее не покинул только Есугаев вассал. Это был человек из племени хонхотай, старый Чарха-эбуген, отец того самого Мунлика, к которому на смертном одре Есугай обратился с последней речью. Бросившись вслед за тайчжиудами, Чарха попытался их переубедить и возвратить к вдове храброго Есугая, но Тодоен-Гиртай заявил, что их решение окончательное:
— Тут глубокая вода высохла, блестящий камень треснул.
Похоже, что честный старик был слишком настойчив в своих попытках, иначе тайчжиуды воздержались бы от брани и не ранили бы его копьем в позвоночник, когда он догнал их в очередной раз. Едва живой Чарха возвратился к себе в юрту, Темучжин пришел к нему и услышал рассказ о предпринятых попытках:
