Мы работали над моей первой постановкой. Шли летние каникулы, до обеда я трудилась в булочной, с трех часов можно было начинать репетировать. Я выбрала – что ничуть не удивительно – «Приходят и уходят» Сэмюэля Беккета. Три женщины сидят на скамье, поочередно одна из них встает и ненадолго уходит, а две другие шепчутся о тайне, касающейся третьей. О чем точно – не говорится. Не ясно и то, куда они уходят и что там делают. Что связывает этих троих? Почему они все время возвращаются? Все это несказанное, неуслышанное, неувиденное завораживало. Если следовать пошаговым указаниям автора, эта пьеса (слово «пьеса» здесь сбивает с толку – в лучшем случае это «пьесочка», или «драматикул», как называл ее Беккет) не продлится и пяти минут. Я заставляла актрис импровизировать часами, они сочиняли бесконечные диалоги и фоновые истории, я велела им все это дома записывать, а потом, незадолго до премьеры, все вычеркнула. Мы ни слова не добавили к Беккету и при этом играли как минимум два часа. Как минимум – потому что через два часа открыли двери зала. А мы играли, пока не ушел последний зритель. Все снова и снова.
Премьера состоялась в начале семестра, в октябре, я сидела по центру первого ряда, слева от меня – Петр, справа – Якоб. Он учился всего два дня как, однако решительно пересек весь зрительный зал по направлению к рампе. Увидел меня и без колебаний сел рядом.
– Добрый вечер.
– Привет. – Я строго посмотрела на него.
– Удачной премьеры!
– Обычно говорят – ни пуха ни пера.
– Так говорят?
– Да.
– Ну, тогда – ни пуха ни пера.
Он погрузился в чтение программки.
В зрительном зале погас свет, и я почувствовала в первый раз, как Якоб толкнул меня ногой. Когда пьеса пошла по третьему кругу, он постучался вновь. На пятом повторе наши ноги начали осторожный разговор, а на восьмом они уже оживленно беседовали. При этом я сжимала левой рукой влажную ладонь Петра. Время от времени я смотрела на него, а Якоба не удостоила ни взглядом.
Прошла целая вечность, пока ушел последний зритель. Исполнительницы были рады, когда всё наконец-то закончилось, и одновременно разочарованы, потому что некому было аплодировать – в зале только Петр, Якоб и я. Одна так обессилела, что разрыдалась. «Вы были великолепны, – сказала я, – спасибо вам большое». Петр и Якоб кивнули. Петр промолчал час, потом сказал: «Третий всегда лишний».
– Что ты имеешь в виду?
– Пары ведь образуются постоянно. Всякий раз, когда одна из них уходит, две оставшиеся становятся ближе друг другу.
Я кивнула. Он кивнул в ответ и объяснил, почему моя концепция никуда не годится:
– Повествование – это обязательное условие существования театра, здесь нельзя обойтись без истории, не важно какой – пусть даже короткой, простой или совсем банальной, так ведь? А в твоей сегодняшней постановке нет ни ясного начала, ни ясного конца – здесь нет рассказа.
– В этом и состоит суть рассказа, что им не удается остановиться, закончить, – запротестовала я.
Петр подумал и возразил:
– Но пьеса же называется «Приходят и уходят», а не «Уходят и приходят». В конце они уходят. В конце можно уйти, просто уйти.
– Ты так считаешь?
– Да, я так считаю.
Якоб мной восхищался. На год взрослее, на курс старше, и к тому же – режиссер. Он хотел, чтобы я воспринимала его всерьез и ставила с ним спектакли. Он хотел, чтобы я ему говорила, как он талантлив, а ведь он и правда был талантлив. «Если будешь ставить ты, я смогу сыграть любую роль, абсолютно любую, и в каждой буду хорош, по-настоящему хорош». Я делала с ним упражнения на восприятие. Завязывала ему глаза и ставила в центр пустого пространства. Потом беззвучно перемещалась по площадке сцены – к нему – от него. Задание было очень простое. Если ему казалось, что я рядом, следовало протянуть руку в мою сторону. В начале он все время хватал пустоту и при каждой неудачной попытке нетерпеливо прищелкивал языком. «Только без комментариев! – напомнила я. – Ты решаешь, что здесь реально. Ты нащупываешь предметы, ты делаешь их видимыми. Понятно?» И вот однажды – я стояла в другом конце комнаты – он протянул руку и не прищелкнул языком, а улыбнулся, и я увидела, как он гладит рукой воздух. «Очень хорошо, – крикнула я, – давай продолжай!» Постепенно под его поглаживающими движениями возникло женское тело. «Я ревную», – сказала я, подошла к нему сзади и сняла повязку. Он обернулся, и мы накинулись друг на друга. Так заканчивалось почти каждое упражнение. Потом мы лежали без сил в объятьях друг друга и обсуждали, как прошло занятие. «Ты с каждым днем все лучше», – сказала я, и он от радости укусил меня в плечо.
Вначале я не замечала, что он грустит. Моя бабушка любила повторять: «Дружочек, для грусти нет причин». Она говорила это таким грустным тоном, что на душе у меня сразу становилось очень грустно. То есть в чем в чем, а в грусти я кое-что понимала, но не замечала, что Якоб грустит, пока снова не наступила осень. По утрам он не мог вовремя встать. За обедом смотрел, как едят другие. Вечером не мог заснуть. «Пойду, выпью пива», – говорил он. Ночью он сидел за столом на кухне и словно бы к чему-то прислушивался. Мы отпраздновали его день рожденья. «Я не люблю дни рожденья», – сказал он, но я уже организовала вечеринку. В компании других студентов-актеров он снова ожил. Потешался над парочками, которые только что нашли друг друга и вовсю обжимались. В этой среде все постоянно меняли партнеров, и только мы оставались друг другу верны. Мы были образцовой парой. Якоб сказал: «Слушай сюда, если вы и правда собираетесь перепробовать всех, то нужно поторопиться, начнем, немедля! По моему свистку меняем партнера, понятно?» Кто-то крикнул в ответ: «Нам и одной образцовой парочки хватает, не всем так везет в любви, как тебе, Якоб! Когда жениться-то будете?» Мы с Якобом посмотрели друг на друга и улыбнулись. И, не сговариваясь, начали разыгрывать импровизацию на тему «В ожидании ребенка». Мы действовали тонко, аккуратно, наше знание проявлялось лишь в том, как мы касались друг друга, как улыбались друг другу и охраняли нашу тайну. Мы играли в эту игру полвечера, исподволь усиливая знаки, и вот наконец во время танца, когда мы тесно прижались друг к другу и он нежно-нежно меня поглаживал, все вдруг обо всем догадались. Причем никого не смутило, что я в тот вечер весьма налегала на алкоголь. Новость произвела эффект разорвавшейся бомбы, одни интересовались: «Ты рада?», другие восторгались: «Как мило!» И все обнимали меня и хлопали Якоба по плечу. Какие мы все-таки классные актеры! Мы казались себе такими крутыми, что никак не могли успокоиться и всю ночь не отлипали друг от друга. На следующее утро позвонила мать Якоба. Его отец в реанимации. Инсульт. Якоб обхватил голову руками и кивнул.
Наши отношения можно описать формулой «осень х 12», и действительно – каждый год что-то случалось. В нашу третью осень я поняла, что и в самом деле беременна. Вернее, это Якоб понял. Он купил тест и потребовал от меня пробу мочи. Уже несколько дней меня мучили головные боли и головокружения, отдав Якобу пробу, я тут же снова легла, а он опустил полоску теста в стаканчик. «Вот засада, – сказал он, – посмотри сюда», – и сунул мне под нос влажную полоску.
