— ИИ?
— Искусственным интеллектом. Раньше эта проблема интересовала только философов. Но сейчас будоражит умы.
— А в чем она состоит?
Ральф хмыкнул.
— А вы не находите ничего удивительного или странного в том, что вы наделены сознанием?
— Да, в общем-то, нет. Иногда меня удивляет содержание моего сознания. Эмоции, воспоминания, чувства. С ними проблем хватает. Вы это имеете в виду?
— В научной литературе это называется qualia.
— Qualia?
— Особое качество нашего субъективного знания о мире — как запах кофе или вкус ананаса. Эти ощущения безошибочны, но их очень трудно описать. Никто еще не сумел объяснить наши ощущения, и никто пока не доказал их существования. — Заметив, что Хелен хочет что-то возразить, он добавляет: — Конечно, они кажутся реальными, но, возможно, это просто объективация каких-то более глубинных механизмов.
— «Проволочки в мозгу»? — спрашивает она, интонационно заключая эту фразу в кавычки.
Ральф довольно улыбается:
— Вы смотрели мой сериал?
— Краем глаза.
— Я не совсем согласен с неврологами. Мозг — действительно машина, но машина виртуальная. Система систем.
— А может, это вообще никакая не система?
— Нет уж, вся вселенная — это система. Любой ученый должен с этого начинать.
— Поэтому я и не захотела изучать естественные науки в школе.
— Вы отказались от науки, потому что вас кормили в час по чайной ложке, преподнося ее в виде дистиллированной скуки. Грубо говоря, проблема сознания — старинная проблема духа и тела, завещанная нам Декартом. Мои студенты называют наш институт «Мастерской тела и духа». Мы знаем, что мозг состоит не из нематериального призрачного вещества. Это — не «дух в машине». Но из чего же он состоит? Как объяснить феномен сознания? Неужели это просто электрохимическая деятельность мозга? Нейроны «выстреливают», а медиаторы «скачут» по синапсам? В определенном смысле так оно и есть, мы больше ничего пока увидеть не можем. В наши дни можно провести сканирование нервных импульсов или измерить электромагнитное поле, которое покажет, как разные части нашего мозга «зажигаются», словно лампочки в пинболе, реагируя на наши эмоции. Но каким образом эта деятельность преобразуется в мышление? Я сомневаюсь, что «преобразуется» — подходящее слово. Существует ли довербальная, «ментальная» форма сознания, которая в определенный момент и с определенной целью возникает в некоторых частях головного мозга, отвечающих за речь? Эти-то вопросы меня и интересуют.
— А что, если на них нет ответа?
— В нашей среде есть люди, которые думают точно так же. Мы зовем их «мистерианцами».
— «Мистерианцы». Красивое слово. Наверное, я тоже — мистерианка.
— Они считают сознание непостижимым, самоочевидным фактом жизни, который невозможно объяснить как-нибудь иначе.
— А я думала, речь идет о «негативной способности» Китса, — разочарованно говорит Хелен.
— А что это такое?
— «Я имею в виду Негативную Способность — а именно то состояние, когда человек предается сомнениям, неуверенности, догадкам, не гоняясь нудным образом за фактами и не придерживаясь трезвой рассудительности».[1]
— Нет, эти ребята не поэты, а философы и ученые. Но зря они отказываются от поисков объяснения.
— И каково же ваше?
— Мне кажется, наш мозг похож на компьютер — вы ведь пользуетесь компьютером?
— У меня есть лэптоп, но я пользуюсь им как печатной машинкой с расширенными возможностями. Понятия не имею, как она функционирует.
— Хорошо, ваш пи-си — это линейный компьютер. Он выполняет ряд последовательных задач за поразительно короткое время. А наш мозг больше похож на параллельный компьютер, в котором несколько программ включаются одновременно. То, что мы называем «вниманием», — определенное взаимодействие различных частей одной системы. Подсистемы и возможные связи и комбинации между ними настолько разнообразны и сложны, что мы не в силах воссоздать весь процесс в целом, по крайней мере на данной стадии развития науки. Но мы «близки к цели», как говаривали в Британской железнодорожной компании.
— Вы что, пытаетесь создать компьютер, который сможет мыслить, как человек?
— Это и есть наша основная цель.
— И он сможет чувствовать? У него будет похмелье, он сможет влюбиться и страдать в разлуке?
— Похмелье — разновидность боли, а боль — твердый орешек для науки, — весело говорит Ральф. — Но я не вижу особой трудности в программировании робота, который мог бы вступать в симбиоз с другим роботом и демонстрировать симптомы душевного страдания, если другой робот выйдет из строя.
— Вы шутите?
— Отнюдь нет.
— Но это же абсурд! — восклицает Хелен. — Как робот может что-нибудь чувствовать? Это же просто куски металла, проводов и пластмассы.
— Пока да, но в будущем мы научимся вживлять электронные элементы в органическую материю. В Штатах уже изобрели синтетическую электромеханическую мышечную ткань для роботов. Можно также создать компьютеры не на силиконовой, а на углеродной основе, подобные биологическим организмам.
— Ваша «Мастерская Тела и Духа» напоминает современный вариант лаборатории Франкенштейна.
— Если бы, — грустно улыбается Ральф. — У нас не хватает ресурсов, чтобы строить собственных роботов. Работа ведется в основном по теории и моделированию. Это дешевле, но не так вдохновляет. Лабораторию Франкенштейна больше напоминает настенная роспись Макса Каринти.
— А это еще что такое?
— Хотите, покажу? А заодно угощу вас превосходным кофе из автомата.
— Тогда пойдемте.
Официантка приносит счет, Ральф берет его, но Хелен настаивает на том, чтобы заплатить за себя, и он не спорит.
— Может, прогуляемся? — спрашивает он, когда они спускаются по лестнице в вестибюль.
— Давайте.
— Автобус приедет… — он смотрит на свои большие часы из нержавеющей стали, — …минут через десять.
— Нет, мне нравится ходить пешком. Это мой моцион.
— Мне тоже. Я всегда брожу по кампусу, если нет дождя.
Дождя нет, но, похоже, скоро начнется. Серые облака и влажный ветер. Они идут по тропинке вдоль озера, выстраиваясь гуськом, когда им сигналит велосипедист. Вокруг кипит спортивная жизнь. С игровых площадок доносятся возгласы и крики, а в небе то и дело пролетает крутящийся мяч регбистов. На озере студенты в костюмах для подводного плавания занимаются виндсерфингом. Яркие крылья их парусов эффектно контрастируют с темной водой, создается впечатление, что озеро маловато для этой цели: как только парусники набирают скорость, серфингистам приходится делать резкие повороты, чтобы не врезаться в берег или друг в друга. Парусники часто опрокидываются.
