Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
– Недаром говорят: упрям, как баран, – заметил атаман, указывая на упрямившееся животное.
– Метко замечено, – поддержал кто-то из казаков.
– Куда это они его? – спросил Егор.
– Сегодня пятничный намаз, наверное, помянуть святого пророка или в благодарность за милость или радость, – отвечал атаман, но кто-то переспросил:
– Как это?
– Может, родила жена джигиту сына, может, еще чего, вот он на радостях и готов славословить аллаха. А для этого нужен подарок.
– Немало подарков, наверное, огребает мулла, – сказал Егор, на что атаман ответил:
– Не бери греха на душу, – и тронул коня.
В это время из мечети стали выходить верующие.
– Салам алейкум, Федор, – приветствовал атамана один из них.
– Алейкум салам, – ответил на приветствие атаман своему кунаку Джамболату и спешился. Дальше они пошли пешком и, соблюдая все правила этикета, говорили, как положено, о домашних делах, о новостях в станице, в ауле. Федор поделился с кунаком радостью, что его сын Григорий уехал в столицу, с чем тот не преминул его поздравить. А потом уже во дворе Джамболата Федор рассказал ему о цели своего приезда.
– Шамиль хочет, чтобы Кабарда присоединилась к его движению, – сообщил кунак. – Но у кабардинцев нет единого мнения по этому вопросу, мы не хотим воевать с русскими. – И он рассказал вкратце о встрече с Шамилем, на которой недавно был.
– Шамиля больше всего тревожит, что не все горцы привержены исламу и всем установлениям шариата, его печалит, что им гораздо ближе адаты – обычаи и правила предков, – рассказывал кунак. – Покойный Кази-Мухаммед твердо внушил ему, что только посредством шариата и мюридизма – беспрекословного послушания всех джигитов мюриду-имаму – возможно духовное, нравственное и политическое возрождение горцев, которое, по его убеждению, приведет к освобождению от русского владычества.
– Шамиль поставил себе задачу заставить всех горцев признать ислам и шариат, – продолжал кунак. – И он убежден, что для этого нужна железная рука.
– Где нет страха, там нет послушания, а где нет послушания, там нет и порядка, – любит он вспоминать древнее изречение Востока.
– А больше всего он недоволен кабардинскими князьями, – продолжал кунак, – говорит, в Кабарде среди князей очень много пройдох, у русской печки греются.
– Это он так говорит, потому что вы ему не подчиняетесь, – потеребив бороду, сказал атаман.
– Это точно! – подтвердил Джамболат. – Он так и говорил: «Если не будут подчиняться князья – народы тоже не станут подчиняться. А вы заключили русских в свои объятия, едва они успели прийти на Терек».
– А ты не знаешь, Джамболат, намеревается ли Шамиль напасть на Военно-Грузинскую дорогу? – спросил атаман кунака.
– Вот этого я сказать не могу, – ответил Джамболат, – не знаю. Шамиль своими планами со всеми не делится. Хотя, призывая князей к объединению, он намекал о подготовке какого-то дела. Он так и сказал: «С помощью Аллаха начатое дело да сбудется! Тем, кто нас в этом поддержит, мы отплатим сторицей». А вот от других я слышал, – Джамболат перешел на шепот, – турецкий Омар-паша якобы предложил Шамилю соединиться с ним. А что это значит, я не знаю.
Уже на следующий день полученные сведения атаман сообщил во Владикавказ, а оттуда в Тифлис. Шамиль действительно выступил с пятнадцатитысячным отрядом и остановился в Карате, затем дошел до Цунта и оттуда послал своего сына Кази-Магома с семью тысячами войска в Грузию через Алазань на Цинандали, где взяли в плен княгиню Чавчавадзе и Орбе-лиани. На обратном пути Кази-Магом, увидев, что переправа через Алазань занята русскими войсками, отступил. Дагестанский же отряд под командованием князя Аргутинского, совершив переход с высот Турги-Дага на Лезгинскую линию, перейдя пять снеговых перевалов, освободил Мессельдегерское укрепление и вынудил Шамиля бежать на Ириб.
Глава VII
Внешние успехи николаевской политики в конце 40-х годов XIX века казались значительными. Но его тревожил призрак возрождающегося наполеоновского империализма, разрушительного для всей системы «равновесия» в Европе. Российское правительство сильно преувеличивало и слишком долго недооценивало результаты переворота, упразднившего республику в пользу империи Наполеона III. Признать его, конечно, пришлось вслед за всеми державами. Николай только дразнил Наполеона, а себя тешил тем, что не хотел называть его «братом» своего самодержавия и называл «другом» или «кузеном». Мнимая видимость все чаще закрывала для него и скрывала от него реальный смысл действительных отношений.
А этот реальный смысл был в нарастающей изоляции России. Державы крайнего Запада, Франция и Англия, были определенно враждебны и крайне недоверчивы к нему. Замкнувшись в себе и решительно противопоставляя себя Западной Европе, николаевская Россия все настойчивее развертывает свой особый империализм на Востоке. Она ставит русские интересы на Востоке в резкое противоречие с устремлениями Англии, а затем и Франции к экономическому господству в азиатских странах. Обостряются международные конфликты на почве Ближнего Востока. Тут николаевское правительство проводило с настойчивой последовательностью тенденцию преобладания России, трактуя Турцию как страну внеевропейскую, а потому стоящую вне «европейского концерта», и отстаивало право России сводить свои счеты с нею вне воздействия западных держав.
Ослабление власти Оттоманской Порты над подчиненными ей областями казалось Николаю признаком близкого распада Турции.
Он был уверен, что с Англией можно сговориться, достаточно разграничить сферы влияния. Он дважды, в 1844 г. при посещении Лондона и в 1853 г. в беседе с английским послом в Петербурге, лично обсуждал возможности раздела Турции.
Николай, живший в мире династической мифологии, по выражению его немецкого биографа, приписывал, в своем державном самосознании, решающее значение в ходе политических событий личным отношениям, взглядам и предположениям правящих лиц, смешивая иной раз значение формальных международных обязательств и личных бесед или писем, какими обменивались власть имущие. Технику международных отношений он представлял в форме личных сношений и отношений между государями, непосредственно или через уполномоченных ими послов. Он строит существенные заключения и расчеты на прусской дружбе, австрийской благодарности за венгерскую кампанию, на английском благоразумии, к которому обращается в личных переговорах, на плохо понятом самолюбии Наполеона III, которому должно польстили приглашения в Петербург с обещаниями «братского» приема у русского самодержца (что французский император, естественно, понял как обидную бестактность), и т. п. Преувеличивая значение приемов, традиционных в международных сношениях эпохи абсолютизма, Николай дипломатическими иллюзиями отгонял от себя до последней возможности ожидание неизбежного взрыва огромной борьбы… В обманчивом расчете на то, что западные державы в конце концов уступят и не пойдут на решительную борьбу против русского протектората над Турцией и ее христианскими подданными, Николай поставил вопрос ребром о своем притязании на авторитетное покровительство православной церкви в пределах Турецкой империи, т. е. ввиду государственно-правового и административного значения константинопольского патриарха – над всем православным населением Оттоманской Порты. А на объявление войны Турцией 14 октября 1854 г. ответил манифестом, где причиной войны выставил защиту законного права России охранять на Востоке православную веру.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 45
