Он протянул руку к дверной ручке (откроешь, и внутри тренькает колокольчик), но тут дверь неожиданно резко распахнулась навстречу. Из магазина этак по-хозяйски стремительно вышел коренастый, крепкий, русоволосый парень с большим пластиковым пакетом, наполненным разной снедью. Дверь ударила Панаму по руке, но коренастый не то что не извинился – ещё и бесцеремонно отодвинул следователя с дороги плечом.
– Не подаю! Блин, развелось тут… – зло бросил он Антону Григорьевичу. – Шагу не ступить, мать вашу!
И быстро зашагал на ту сторону улицы, где в темноте, под давно скончавшимся фонарём, стоял высокий угловатый фургон.
Опешивший Панама молча проводил парня глазами… Он знал, что не выглядит солидным начальником, но чтобы его с ходу записывали в попрошайки?.. Это было уже что-то новенькое…
Мотор грузовика выдохнул в тёплую южную ночь ядовитое чёрное облако, но потом заурчал неожиданно приятно и ровно, так, как работают дизеля только на импортных автомашинах.
Парень с пакетом быстро залез на пассажирское место и властным тоном распорядился:
– Поехали!
Панама сделал вывод, что угодил под горячую руку работяге, шофёру-дальнобойщику, уходящему в ночной рейс, и обида несколько улеглась. Пожалуй, парень даже в чём-то был прав. Хоть и высказался по-хамски…
«Завтра же участкового подниму, – решил Панама, провожая взглядом неуклюжую махину грузовика. – Пусть-ка выяснит, что за птичка Божия здесь у окошка сидит…»
Машина тронулась мягко и плавно, но из фургона послышался какой-то дробный грохот. А потом – недовольное ржание.
Задний борт машины уже уплывал в темноту. Его украшали яркие флюоресцентные буквы, гласившие на трёх языках:
ОСТОРОЖНО! СПОРТИВНЫЕ ЛОШАДИ!
Панама рефлекторно посмотрел на номер. Тот, как водится, оказался изрядно запылён. Единственное, что он успел разглядеть в темноте, было «…78 RUS».
Индексы госномеров своего региона он знал на память. «Семьдесят восьмой» прибыл явно издалека…
«Откуда бы это гастролёры такие отмороженные? – Следователь почувствовал, что его обошли буквально со всех сторон, и внутренне ощетинился. – Опять ипподром!.. Ну что за карма такая!.. Хоть бы что хорошее для разнообразия, так ведь нет!..»
Воображение, впрочем, тут же нарисовало ему многокилометровый путь по тёмному ночному шоссе, да притом ещё и с капризной живой драгоценностью в кузове, и Панама вновь несколько смягчился.
«Всё-таки психи они, эти лошадники. Тащатся к чёрту на кулички, и, может, всего-то ради одной скачки… И добро хоть выиграть, а этот, по всему, последним пришёл… Ну ладно… Их дело…»
Панама вновь протянул руку к двери. Дверь, опять же по последней моде, была сплошь застеклённая, зато внутри крохотного «супермаркета» не наблюдалось ни единого покупателя. Лишь две молоденькие продавщицы сидели в углу за прилавками, посмеивались и о чём-то загадочно перешёптывались. Не иначе, «гастролёр» своим бандитским очарованием сразил девушек наповал…
Колокольчик тренькнул, и они подняли головы.
– Ага, – сказала одна другой на ухо. – А вот и твой «хамсовый» пришел.
И обе опять прыснули со смеху.
Девушка, «чьим» был назван Панама, сразу поднялась на ноги и с улыбкой склонилась над рыбным прилавком. Улыбка у неё была не заученная, дежурно-вежливая, а самая обычная и приятная.
– А мы уж вас заждались, думали, не придёте… Время-то… Всё приготовили, оттаяли даже… Чуть назад в морозилку не отправили. Триста грамм, как всегда?
Кто такой Антон Григорьевич, девушки не имели никакого понятия. Просто каждый вечер к ним в магазин заходил этот ещё молодой и уже поэтому интересный мужчина и брал всегда одно и то же – триста граммов мороженой хамсы, мелкой и оттого дешёвой рыбёшки. Продолжалось это изо дня в день, и со временем Панама стал постоянным клиентом по прозвищу «хамсовый». Больше ничего Антон Григорьевич в этом магазине не покупал. «24 часа» был из дорогих. Хамса тоже стоила чуть-чуть дороже, чем в других местах, но Панама всегда приобретал её именно здесь, и притом поздно вечером, по дороге домой. Иначе не убережёшься от весьма специфического амбре на работе. Ведь засмеют!..
«А может, – снова мелькнуло у него в голове, – шоферюга-то потому так и разошёлся, что за харчи переплатил?.. Нет… Скорее оттого, что у пакета одно ушко от тяжести оборвалось, то-то он его к груди прижимал, а баночки и коробочки внутри отсвечивали ещё те… Делайте со мной что хотите, но шведскую селёдку и французскую ветчину на последние деньги не покупают…»
К чёрту!!! Мало в своё время по башке надавали, ещё захотел?!.
Панама взял двумя пальцами полиэтиленовый мешочек с хамсой и, вспомнив решение, принятое на площади, неожиданно обратился к продавщице:
– Будьте любезны, ещё полбуханки хлеба и бутылочку… ну… пожалуй… Посоветуйте, а? «Русской», может?..
Милая девушка уставилась на него в полном недоумении. Потом до неё дошло, что и «хамсовый», оказывается, может себе что-то купить, как все прочие люди. Когда её перестало клинить на заранее подсчитанной стоимости трёхсот граммов рыбёшки, девушка доверительно сообщила:
– Вы знаете, «Русская» вроде не очень… Возьмите лучше «Брынцаловку». Она подешевле, да и московская, только что завезли. Наши пробовали – ничего, говорят, забористая…
– Уговорили, давайте вашу забористую. Отведаем, чем нас благодетель обрадует…
«Забористая… – невесело усмехнулся он про себя. – Тело обнаружено под забором в канаве… Не её ли ты, друг, перед тем пил? Тут дождёшься, что после этой забористой и меня в канаве найдут…»
– А не отравлюсь? – на всякий случай обратился он к молоденькой продавщице.
Та вновь улыбнулась в ответ:
– Наши все за милую душу употребляют, и ничего, живы пока.
– Ну и ладненько… – Панама расплатился и стал укладывать покупки в сумку. И тут на глаза ему снова попался мант, сиротливо лежавший на дне. Несчастный пельмень был облеплен полиэтиленовым пакетиком, сморщенным от недавнего тепла, и вид имел, прямо скажем, непрезентабельный. Однако – Панама-то знал – при всём том мант оставался съедобен и даже вкусен. Настоящий подарок голодному человеку, просящему Христа ради хотя бы на хлеб.
Антон Григорьевич решил провести следственный эксперимент.
Выйдя на улицу, он подошел к просительнице, скорбно склонившей голову при его приближении, и положил мант в полиэтиленовом мешочке ей в мисочку для подаяний.
– Ах ты, твою мать!..
Антон Григорьевич почувствовал себя отомщённым. Реакция нищенки явилась блистательным подтверждением его выкладок, а любого специалиста-филолога услышанное привело бы в сущий восторг. В спину удалявшемуся Панаме прозвучало и пожелание доброго пути (его послали эпически далеко и надолго), и развёрнутая характеристика некоторых его родственников (по женской линии в основном), и рекомендация по наилучшему использованию предложенного продукта (с красочной характеристикой анатомических отверстий, куда мант следовало засунуть), и прочее, прочее, прочее…
