— Но так всё и было. До двенадцати лет я жила, даже не подозревая о своём наследстве.
— И была счастлива неведением, хотя страдала от множества детских бед, полагая их необоримыми. А потом, когда пришла пора взрослеть и вступать в права обладания Даром, чужие лица и голоса хлынули наружу, пугая родителей и слуг. И пугая тебя, потому что целые часы собственной жизни бесследно пропадали из твоей памяти... Может быть, нам не стоит продолжать этот разговор?
— Почему же? — Обращённый на меня взгляд стал совсем светлым. — Я первый раз встречаю человека, который понимает меня от начала и до конца. Наверное, наша встреча — прощальный подарок судьбы. Жаль, что у нас осталось совсем немного времени, но знаешь... Последние дни в моей груди словно набухал ком, от которого становилось всё труднее дышать, а сейчас он исчез. Полностью. Ты настоящий волшебник!
Понимаю до последней крохи? Да, это единственное, на что я способен. Понять. Кого угодно, только не себя самого. Наверное, такова истинная плата за любое могущество: ты можешь осчастливить своими действиями весь мир, но чтобы обрести немножко собственного счастья, нужно найти иголку в стоге сена, каплю в море, человека в толпе... Короче говоря, совершить невозможное. Чудо. Но если ты сам — чудотворец, тебе никогда не удастся сотворить чудо для себя, остаётся только покорно и терпеливо ждать, веря и надеясь. Но сидеть и ждать — скучно, не правда ли?
— Я просто дал тебе возможность выговориться.
— Но я же почти ничего не сказала!
Верно. Слов было произнесено немного. Хотя чтобы передать суть человека, предмета или события, не всегда нужно погружаться в дебри рассуждений. Достаточно главного — соответствия сказанного, подуманного и существующего в действительности. Достаточно собрать вместе три стороны зеркала; если указанное условие выполняется, хватит и нескольких слов.
— Ты не смогла бы сказать то, что по-настоящему необходимо было отпустить на свободу. Согласна?
Она помолчала, напряжённо размышляя, но не стала спорить:
— Да, я не призналась бы в грехах родителей.
— И совершенно зря, потому что их грехи — не твои. Тебе нечего стыдиться.
— Но когда люди узнают о моём происхождении...
— Начинают посмеиваться, шептаться за спиной или сокрушаться? Разумеется. Люди всегда так поступают.
— Но ты... Ты не сделал ни того, ни другого, ни третьего.
И опять сглупил. Стоит обратиться к самому себе с любимым вопросом Мантии: до каких же пор? Только бы женщина не продолжила плести цепочку логических выводов и не объявила меня не-человеком...
— Я нахожусь примерно в том же положении, что и ты. А стоя рядом на дне одной и той же ямы, глупо вести себя подобно заглядывающим в неё сверху.
Хель заинтересованно подалась вперёд:
— А что случилось с тобой? Ты же не лицедей.
— Но наши судьбы похожи. Я тоже родился нежеланным, а когда повзрослел, увидел в глазах родственников презрение и страх. И желание избавиться от меня, пока не стало слишком поздно.
— И?
Как мы все любим со стороны переживать чужие несчастья! Впрочем, не буду обижаться на женщину, с которой жизнь обошлась на редкость сурово, а напротив, подарю ей несколько минут другой жизни. Не совсем моей, поскольку не могу рассказать всего, но другой, и это главное:
— Они сделали попытку. Неудачную. Вернее, не удавшуюся. Боги не захотели обрывать нить моей судьбы, уж не знаю, по какой причине. Я остался жив, а люди вокруг... Представляешь, смирились с моим существованием. И даже начали извлекать из него выгоду. Но я не против. Если могу хоть чем-то порадовать или помочь, значит, не зря появился на свет.
— Не зря появился...
Хель рассеянно провела пальцами по тонким губам.
Задумалась о чём-то своём? На здоровье. Думать вообще полезно, особенно когда других занятий под рукой всё равно не находится.
Но она что-то говорила о мечтах...
— А если бы ты могла избавиться от своего Дара?
Голубые глаза непонимающе расширились:
— Избавиться?
— Ну да. Насовсем.
— Сие невозможно.
Что мне особенно нравится в собеседнице, так это уверенность по поводу и без оного. Дорого бы я дал за обладание таким качеством, ибо сам наделён совершенно противоположным: постоянными сомнениями.
— Ты сказала, что мечтаешь перестать быть лицедеем. Мечтаешь родиться заново. Конечно, рождение ни я, ни кто другой обеспечить не сможет, но вот насчёт исполнения желания... Ты слышала что-нибудь о «коконе мечты»?
Хель горько фыркнула:
— А кто не слышал? Но всё это лишь сказки для малышей.
— Почему же только для них? Взрослые тоже любят послушать волшебные истории о героях, спасающих принцесс...
— Из лап ужасных драконов?
А вот теперь можно обидеться. Драконы ужасны? Разве что своей настырностью и лишь некоторые. В большинстве же... За исключением меньшинства, то есть меня.
— Не только. И не говори, что вечерней порой на постоялых дворах, когда эль и вино согревают душу, ты никогда не прислушивалась к песням бродячих певцов и словам сказителей! Ведь слушала, затаив дыхание, верно? Слушала?
Она робко улыбнулась, признавая:
— Поймал. Слушала, конечно.
— Потому что желала обрести средство от своей беды. Пусть недостижимое и несбыточное, но то, о котором можно вспомнить в особенно грустный день и на которое можно надеяться, раз уж ничего другого не остаётся. Угадал?
— И как тебе это удаётся?
— Что именно?
Хель поражённо приподняла брови:
— Ты будто видишь меня изнутри. Будто... Ну да, как я повторяю чью-то поступь, слова и жесты, ты делаешь всё то же самое, но с мыслями! Может быть, и в тебе течёт кровь лицедея? Или кого-то ещё?
Лицедея? Нет, милая, моя мать не грешила с заезжими молодцами, и на чистоту собственной крови я вполне могу рассчитывать. К тому же, хоть ты и верно подметила внешние проявления моей любимой забавы и одновременно моего проклятия, до сути не докопалась. Оно и к лучшему, разумеется... Лицедей запоминает образы и хранит в неизменности, у меня же всё некогда увиденное и прожитое сплетается в единый узор, узлы которого не стоят на месте, то ли неуклюже хромая, то ли танцуя. Вот они столкнулись, снова отскочили, подарили друг другу пару витков, тем самым меняя и свой вид, разбежались в стороны, спеша навстречу товарищам по несчастью...
Я не пускаю кого-то другого жить моей жизнью. Я примеряю чужие жизни на себя, и если находится хоть один совпадающий по начертанию отрезок кружева, сплетённого судьбой, мысли и чувства того, с кем меня свела дорога, перестают быть тайной. Тайной прежде всего для моего собеседника, и этот «дар», пожалуй, потяжелее лицедейского. Хель всего лишь воскрешает воспоминания, но не живёт ими. А я проживаю. Жизни. Чужие. ВМЕСТЕ со своей.
