Первые люди не знали бога войны и убийства, —Знали одну милосердную Матерь, пречистую Деву;Жертв заколаемых кровью святых алтарей не сквернили;Все на земле было кротко, и птицы, и звери, ласкаясь,К людям доверчиво льнули, и пламя любви в них горело.
Тута смотрел на него с любопытством: «Славит Великую Матерь, а сам родную мать убил», – думал, но – странно – без возмущения, как будто очарованный видением золотого века.
– Так было – так будет: вот чего хочет Ахенатон Уаэнра, Радость Солнца, Сын Солнца Единственный! Проклят Амон, бог войны; благословен Атон, бог мира. Не так ли, сын мой?
– Ты знаешь учение царя? – удивился Тута.
– Как не знать? Адун-Атон – один и тот же бог, у нас и у вас.
– Нет бога, кроме Атона: у всех народов он один, – повторил Тута равнодушно, как школьник скучный урок.
– А учеников у царя много? – спросил Идомин.
– При дворе и в Ахетатоне, новом городе Солнца, много.
– А в других городах?
– Есть и в других.
– Мало?
– Да, меньше.
– А народ что?
– Народ верит в старых богов.
– Не хочет нового? Бунтует?
– Нет, у нас насчет бунтов строго.
– Казните?
– Казним.
– И царь об этом знает?
– Зачем царю знать?
– Ну, да ведь всех не переказнишь?
– Нет, всех нельзя.
– А ведь плохо царю без народа, одному против всех! – вздохнул Идомин сокрушенно. – Ты как думаешь, сын мой, кто сильнее, один или все?
– Все, – ответил Тута с убеждением и вдруг спохватился: «Что он меня допрашивает?»
– Жаль брата моего возлюбленного! – вздохнул Идомин еще сокрушеннее. – Спасти его нельзя. Погибнет сам и других погубит. Глупы люди и злы: жить в мире не могут, должны воевать. Война им лучше мира. Ты как думаешь, сын мой, всегда будет война?
– Всегда, – опять не удержался Тута, ответил искренне.
– А если так, не устоять Атону против Амона, – продолжал Идомин. – Велик Ахенатон пророк, из рожденных женами не было большего. Но малые пожрут великого, все – одного. «Люди едят плоть мою», – знаешь, о ком это сказано?
– О Сокровенном, чье имя несказанно, – повторил Тута опять как школьник скучный урок: помнил, что это сказано в Книге Мертвых об Озирисе, боге растерзанном.
– Да, о Нем. Великая Жертва, от начала мира закланная, – Он, Радость Солнца, Сын Солнца Единственный – Ахенатон Уаэнра! – воскликнул Идомин, и глаза его вдруг вспыхнули таким исступленным, почти безумным огнем, что Туте сделалось страшно.
Слава Отцу Несказанному!Слава Сыну Закланному!Слава Тебе, Великая Мать! —
произнес царь уже по-критски, подняв руки к небу молитвенно.
И вдруг, опять наклонившись, шепнул Туте на ухо:
– Хочешь быть царем?
Тута вздрогнул, отшатнулся.
– Мне царем не быть.
– Почему?
– Есть другой наследник, Заакера, супруг старшей дочери царя.
– Сегодня он, а завтра ты.
Колючие глазки вонзились в него, как раскаленные иголочки.
– А если будешь царем, не скажешь: «Мир лучше войны»? – спросил Идомин.
– Что говорить о том, чего не будет, – вздохнул Тута, и глаза у него вдруг загорелись, кулаки сжались. – Будь я царем, проучил бы я всю эту сволочь как следует!
– Какую сволочь?
– Хабири нечистых, хетеян-разбойников!
– Не они страшны.
– А кто?
– Люди севера, Железные. Слышал о них?
– Слышал: данауны, дардануйи, илиуны, пулазати, ахаваши, – назвал Тута имена полудиких, для Египта еще баснословно далеких племен: данаев, дарданцев, илионян, пелазгов, ахеян.
– И о брате о моем, Сарпедомине, слышал?
– Слышал. Он к ним бежал, к Железным?
– К ним. Хочет их вести на меня, за мать отомстить. Но видит Великая Матерь, чист я от крови матерней! Не я ее убил, а он. И моей души ищет, злодей, братоубийца. Будь он проклят, проклят, проклят! – шептал Идомин, с ужасом выставив руки вперед и оглядываясь на дверь, как будто за нею был брат. – Горе нам, если придут Железные! Сначала нам, а потом и вам горе! Все сметут, разрушат, не оставят камня на камне. Придут из ночи Железные – и наступит железная ночь – конец всему!
– Что же делать? – спросил Тута.
– Быть вместе. Вместе мир спасем. Тебе – земля, мне – море. Хочешь?
– Хочу, – прошептал Тута, закрыл глаза, и опять показалось ему, что он летит.
Царь встал с престола, подошел к Туте, положил руки на голову его и произнес торжественно:
– Радуйся, брат мой возлюбленный, царь Египта, Тутанкамон!
