Боттичелли вещал, помахивая медальоном-сердечком, свисавшим с длиннющего когтя на его правой передней лапке. Медальон этот, вместе с тонким заплетённым в косицу шнурком, он отобрал у узника. Когда Боттичелли говорил, медальон раскачивался в такт словам. Взад-вперёд, взад-вперёд.
— Ты меня слушаешь? — спросил у Роскуро старый крыс.
— Слушаю.
— Молодец. Делай, как я велю, и твоя жизнь наполнится превеликим смыслом. Знаешь, как мучить пленника? Во-первых, втереться в доверие и убедить его, что ты — друг. Выслушай все его душевные излияния, пускай вывернет душу наизнанку, признается во всех грехах. А потом, когда придёт время, говорить будешь ты. Скажи ему всё, что он так хочет услышать. Например, пообещай ему прощение. Это самая замечательная шутка, которую только можно сыграть с узником. Пообещать прощение.
— Почему? — спросил Роскуро, не сводя глаз с медальона: взад-вперёд, взад-вперёд.
— Потому что пообещаешь, да не выполнишь! — ликующе воскликнул Боттичелли. — Это самая изощрённая пытка! Он тебе доверится, а потом ты его отвергнешь. Лишишь последней надежды. Отнимешь у него всё, чего так жаждет его душа: прощение, свободу, дружбу…
Тут лекция прервалась, потому что Боттичелли одолел смех. Старый крыс хохотал до упаду, до изнеможения, ему даже пришлось сесть, чтобы отдышаться. Медальон покачался-покачался и остановился.
— Ха-ха! — ликовал Боттичелли. — Он тебе доверяет, а ты — бац! И он вдруг понимает, что ошибся, что ты не друг, а тот, за кого он принял тебя с самого начала. Он подозревал, кто ты, нет — он знал это всю дорогу, но предпочёл поверить, что ты друг, исповедник, отпускатель грехов. И ты тоже прекрасно знал, кто ты на самом деле. Ха-ха-ха! Ты — крыса! Просто крыса!
Боттичелли оттёр глаза лапой, покачал головой, удовлетворённо вздохнул и снова заговорил, а медальон стал качаться с новой силой.
— На этом этапе очень полезно побегать туда-сюда по ногам узника: его охватывает не только отчаянье, но и настоящий, физический ужас. Превосходное, ни с чем не сравнимое развлечение! К тому же исполненное величайшего смысла!
— Мне бы очень хотелось помучить пленника, — сказал Роскуро. — Я хочу заставить кого-нибудь страдать.
— Придёт время — помучаешь, — обнадёжил его Боттичелли. — На данный момент свободных узников нет, все пристроены. Но рано или поздно для тебя приведут новенького, Роскуро. Почему я так в этом уверен? Да потому что, на наше счастье, зло на земле не переведётся никогда. А раз есть зло, есть и тюрьмы, и в них сажают преступников.
— Значит, мне скоро приведут преступника?
— Да, — подтвердил Боттичелли Угрызалло. — Непременно.
— Мне уже не терпится его помучить.
— Ха-ха! Ну ещё бы! Конечно не терпится. Потому что ты крыса. Самая настоящая крыса.
— Верно. — Роскуро кивнул. — Я самая настоящая крыса.
— И никакой свет тебе не нужен.
— И никакой свет мне не нужен, — повторил Роскуро.
Боттичелли снова рассмеялся и покачал головой. Медальон, свисавший с его когтя, раскачивался взад-вперёд, взад-вперёд.
— Ты — крыса, мой юный друг. Ты — крыса. Да. Тут всё между собой связано. Зло. Преступники. Крысы. Страдание. Всё связано между собой так крепко, так сладостно… Как прекрасен этот мир, этот чудный тёмный мир! Мир тьмы.
Глава семнадцатая
Пусть утешится
Вскоре после этого достопамятного разговора в подземелье привезли преступника. Где-то наверху лязгнула дверь, и крысы увидели, как по ступеням в сопровождении королевского гвардейца спускается какой-то человек.
— Вот и отлично, — шепнул Боттичелли. — Этот твой.
Роскуро вгляделся в лицо нового узника.
— Я заставлю его страдать, — твёрдо сказал он.
Но пока он смотрел на человека, дверь внезапно распахнулась снова, и в подземелье хлынул густой, сверкающий поток дневного света.
— Фу! — Боттичелли прикрыл глаза лапой.
Роскуро же, напротив, неотрывно смотрел на свет.
Это очень важно, читатель! Юный крыс Кьяроскуро не отвернулся от света. Наоборот, он позволил свету проникнуть внутрь себя. И свет заполнил его до краёв, без остатка. Крысёнок даже ахнул от изумления.
— Отдай ему его тряпку, пусть утешится, — прогремел голос с лестницы, и вниз, прямо в световом потоке, полетел кусок алой ткани — плотной, похоже, шерстяной. На миг он завис в воздухе, ярко-красный, сияющий, а потом дверь снова закрылась, свет померк, и ткань упала на пол.
Поднял её тюремщик Грегори. Поднял и отдал новому узнику.
— Забирай свою скатёрку, — велел он. — Тебе тут любая тряпка сгодится, а не то сразу окоченеешь.
Заключённый накинул на себя скатерть, точно плащ, а королевский гвардеец сказал тюремщику:
— Ладно, Грегори, я пойду. Теперь он весь твой.
Гвардеец поднялся по ступеням. Дверь во внешний мир, к свету, на мгновение приоткрылась… и захлопнулась окончательно.
— Ты видел? — спросил у Боттичелли восхищённый Роскуро.
— Жуть какая! — проворчал Боттичелли. — Нелепые существа. Как они могут там жить? И как они смеют впускать сюда этот мерзкий свет? Тут как-никак темница!
— Это было очень красиво! — воскликнул Роскуро.
— Нет, — отрезал Боттичелли. — Ни капельки. — Он пристально посмотрел на Роскуро и повторил: — Совсем ни капельки не красиво.
— Я должен снова увидеть свет, — сказал Роскуро. — Весь свет. Я должен подняться наверх.
Боттичелли вздохнул:
— Вот ведь настырный какой! Да кому он нужен, твой свет? Послушай меня. Мы — крысы. КРЫ-СЫ. Мы не любим свет. Мы любим мрак. Мы сами — мрак. Мы — мрак и страдание.
— Но как же? А там? Наверху… — растерялся Роскуро.
— Никаких «но». И никаких «наверху». Крысы наверх не ходят. Там мышиное царство. — Боттичелли снял с себя медальон. — Из чего, по-твоему, сделан этот шнурок?
— Из усов.
— Из чьих усов?
— Мышиных.
— Вот именно. А кто живёт наверху?
— Мыши.
— Вот именно. Мыши. — Боттичелли отвернулся и сплюнул на пол. — Жалкие мешочки, набитые мясом, кровью и костями. Они всего боятся. Презренные трусы. Полная противоположность нашим идеалам. Неужели ты хочешь жить в их мире?
Роскуро посмотрел мимо Боттичелли вверх — туда, где из-под двери сочился вожделенный серебристый ручеёк света. И не ответил.
— Послушай меня, — твёрдо сказал Боттичелли. — Сейчас пора заняться пленником. Ты должен заставить его страдать. Иди, стибри у него эту красную тряпку. Она как раз оттуда, из верхнего мира. Наслаждайся, сколько влезет. Но сам туда, к свету, не ходи. Пожалеешь. — Старый крыс говорил, а медальон раскачивался на его когте взад-вперёд, взад-вперёд. — Ты для верхнего мира чужой. Ты — крыса. Крыса. Повтори за мной: «Я — крыса».
