Последняя толстая леса с насаженными рыболовными крючками поднимается на борт. Дуновение холодного ветра пронзает нас. Я шатаюсь и засыпаю стоя. Наконец прибывают якорь, буй, маяк… Йан поворачивается к нам, перед тем как вернуться в рубку:
— Мы сделали это снова, ребята. Отложить оборудование!
Каждый вернулся на свое место. Я призываю на помощь все свои силы и весь свой гнев. Я хватаю баки с еще большей энергией, ожесточенностью и решительностью. Что-то будит во мне сильное желание сопротивляться и бороться против холода, усталости, преодолевая возможности своего маленького тела. Желание идти дальше. Крючковые снасти проходят через задний транец, небо стало тусклым. Отбрасывается последняя рейка. День начинается. Горизонт окрашивается длинной красной полосой. Удар гонга на палубе.
— Отдых, — сказал шкипер.
Мы ополаскиваем в воде свои плащи. Я устала так, что чувствую себя пьяной. Мужчины делятся впечатлениями:
— Двенадцать тысяч фунтов… Пятнадцать?
Дэйв нежно меня ругал:
— Ты же могла умереть, когда ела эту сырую рыбу.
— Я была голодна. — Я слабо и виновато протестую.
— Иди, иди мыть рот. Ты должна хоть немножко поспать, — ответил он, смеясь.
— Это довольно странно, но боже мой, это смешно! — Джон снова смеется.
Все в конце концов нашли свой угол на ночь. Саймон спит на диванчике кают-компании. Луис и Джезус делят между собой кушетку. В моем распоряжении вся рубка, где я улеглась спать на пол. Когда я поднимаю вверх глаза, то за запотевшими стеклами окон я вижу небо. Тот, у кого сейчас вахта, ходит большими шагами, мешая мне погрузиться в сон. Я чувствую себя в безопасности под присмотром морского полуночника. Они смеются и называют меня сумасшедшей, когда я говорю им, что мне нравится мое место.
Я просыпаюсь рано. Выбираюсь из спального мешка, сворачиваю его в угол. Я сижу на ящике для спасательных жилетов. Я смотрю на море, мы движемся вперед. Иногда здесь, глядя непроницаемым взглядом на серые волны, стоит человек-лев. Я не хочу его беспокоить. Я тоже смотрю на гребни и впадины, которые катятся до самого горизонта. Я хотела бы, чтобы он объяснил мне, какуправлять судном, значение радаров, но не осмеливаюсь спрашивать. Я мечтаю, чтобы Йан взял нас на борт этой зимой. Мы больше не покинем океан. Мы будем работать вместе на холоде, на ветру, ощущая ледяное дыхание волн. Я буду между этими двумя людьми, высоким худым парнем и Джудом. Человек-лев и высокий моряк, я думаю, будут здесь всегда, перед лицом океана. Будут рыбачить, независимо от того — буду тут я или нет.
Ночь холодна. Очень поздно. Или очень рано. Отражение луны танцует на море до самого горизонта, переливается золотом. Мы делаем наживку, наши сосредоточенные лица освещены ярким светом неонового фонаря. Йан вышел из рубки. Что-то ему мешает. На палубе он вполголоса о чем-то говорит с Джессом. Я слышу слова «звезда» и «иммиграция». Йан возвращается в рубку.
Я снимаю перчатки, бросаю свой непромокаемый плащ у входа, перепрыгивая через ступеньки, взбегаю по лестнице и, запыхавшаяся, появляюсь перед Йаном. Щеки мои горят ярким румянцем.
— Это из-за меня ты так боишься? Здесь собираются «нарисоваться» парни из иммиграционного отдела?
В свете рулевого прибора его лицо стало бледным, очертания рта жесткими. Судно ложится на противоположный курс. Мне не дано знать, что происходит. Мы с Джессом гадали — не корабли ли это береговой охраны…
— Не волнуйся, — сказала я ему шепотом. — Не надо переживать из-за меня, если это иммиграционная служба, то я брошусь в воду.
Кажется, это его реально встревожило.
— Ты не можешь сделать это, Лили, так как вода слишком холодная. Ты умрешь немедленно.
— Совершенно верно. Они не возьмут меня живой. Они никогда не возьмут меня! И не отправят обратно во Францию!
Тут он улыбнулся, хотя у него все еще был беспокойный взгляд. Он сказал почти нежным голосом:
— Иди на палубу и возвращайся к работе. Это наверняка не иммиграционная служба.
Никаких признаков земли, где мы когда-то жили. По-прежнему висел туман. Ночь. Море еще не успокоилось, с того времени как мы покинули Кадьяк. В сапогах, которые я никак не могла высушить, ноги сковал холод. Онемевшие пальцы не могли застегнуть непромокаемый плащ. Джуд глотает горсть аспирина.
— Ты поранил руку? — спрашиваю я на плохом американском языке.
Он поднимает на меня удивленный и одновременно безучастный взгляд, он теряет равновесие и спотыкается на мгновение. Но он быстро приводит себя в порядок. Шкипер орет. Джесс трусливо исчезает в машинном отделении. Джон не готов по-прежнему, у него морская болезнь. Его постоянно тошнит. Луис и Джезус угрюмо обмениваются несколькими словами на мексиканском варианте испанского. Йан нервно надевает свои перчатки с таким видом, словно собирается кого-то побить. Я смотрю на воду. Шквал ледяной воды обрушивается на кафель под моими ногами — ногами моряка, черт побери. Меня жутко качает из стороны в сторону. Я чувствую округлость своих ягодиц под ладонями, которые двигаются взад-вперед. Они больше не сопротивляются ударам со стороны судна, они танцуют и играют в ритме этих толчков.
Дэйв пинает дверь, врывается ветер. Мы следуем за ним на палубу. Я думаю о кофе, о котором мы даже не можем и мечтать. Шкипер присоединился к нам с дымящейся чашкой в руке. Мы вытаскиваем ножи, шлюпочные крюки и багор, снимаем шкив приспособления для поворота, раскачиваем направляющий ролик над подпалубной балкой. Йан маневрирует, подводя «Мятежный» к бую, исчезающему в волнах. Джуд хватает багор и переносит маяк на борт. Запускается гидравлический двигатель. Рыбалка продолжается. Снова выбирается буйреп. Шкипер орет. Это всего лишь рутина.
Лов рыбы надо прекращать. Дэйв неоднократно клал руку на буйреп, чтобы почувствовать натяжение. «Оно было критическим… Слишком критическим», — прошептал он, взглянув на меня обеспокоенно, когда я встретила его взгляд. Шкипер остановил судно и гидравлический двигатель. Что-то пошло не так. Яруса вошли в воду с перекосом. Джуд перегнулся через борт и со страхом смотрел вниз. У Йана было расстроенное лицо. Вдруг громкий треск, крики, ругань — крючковая снасть сломана. Все это произошло в одно мгновение. Я не понимаю, так же как и другие, что произошло. Никто не догадался закрепить канат, когда он скользил между пальцами в море.
Шкипер был в ярости. Он ничего не сказал. Мужчины молчали. Они склонили головы, и это все, что они могли сделать. Я ничего не поняла, кроме того, что сотни метров снастей могут быть потеряны навсегда. Йан швырнул перчатки на палубу, не удосужившись даже снять костюм, забрался в рулевую рубку. Судно стало резко набирать ход, что быстро привело к другой крайности. Снова появился шкипер. Он ожил. Я посмотрела га него, наши глаза встретились. На его лице блуждало подобие улыбки, мимолетная и жалкая такая гримаса. Я поняла, что дело худо.
