– Ладно, ладно. – Директор как бы вдруг устал. Едва не разорвав по сгибу, согнул в обратную сторону Эдово удостоверение, пластиковая обложка которого и так уже дышала на ладан. А потом кончиками пальцев просто уронил его в невидимый для Эда ящик стола. – Останешься до возвращения Крузо. Привыкнешь к работе, а там видно будет. Жилье, бесплатное питание, заработок – две марки в час. Как насчет мытья посуды? При соответствующей сноровке, как я уже говорил. Все прочее… Обо всем прочем позднее.
Эд кивнул и опустил взгляд. Полуботинок Кромбаха стоял на дырчатом кожухе железнодорожного обогревателя. И внезапно он узнал запах – отцовская туалетная вода, ежеутренняя, ежевечерняя: «Экслепен».
Комната
Комната, где Эд расположился тем утром, казалась обжитой. На умывальнике – зубная щетка в высохшей пасте. В зубном стакане – очки. Постельное белье несвежее. Простыня в бугристых складках, сероватая складчатая гряда, от которой шел кисловатый запах… Эд нагнулся над постелью, прислушался – тот самый адский напев на поворотах, очень тихий, очень далекий. Г. махала рукой, трамвай совершал последний рейс, в голове гремели стихотворные строки.
Поначалу Эд с трудом представлял себе план «Отшельника», его внутренние взаимосвязи и различные соединения между помещениями. Число и положение комнат долго оставались для него загадкой, в сущности, казалось невозможным втиснуть их все в двухэтажное здание, которое на открытках «Подлинного фото» фирмы «Райхенбах. Фото и родина» (у стойки, двадцать пять пфеннигов за штуку) производило довольно скромное впечатление – во всяком случае, не корабль, не миссисипский пароход. Скорее небольшая горная гостиница, лесной домик с обшитыми деревом щипцами и пристройками со всех сторон, вместо кожухов пароходных колес. Так или иначе, перед внутренним взором Эда все комнаты выходили на море. Может, оттого, что «Отшельник» был день и ночь окружен плеском; волны беспрестанно наводняли зрение и слух, шлифовали, преобразовывали. Заключенные в этом шуме, мысли приспосабливались к прибою, к приливам и отливам.
Сперва Кромбах повел его на заднюю сторону дома. Узкая, низкая дверь. Отдельный вход, а сразу за ним лестница наверх, в комнаты. Эду вспомнилась лестница для прислуги в доме его детства, отчего он и высматривал тросики от звонков вроде тех, что вели из спальни деда и бабушки в каморки прислуги. Уже не один десяток лет каморки пустовали, но дед все равно ухаживал за дорогими механизмами и временами с удовольствием проверял их работу, особенно в присутствии Эда. Ребенком Эд был уверен, что они услышат, что звон маленьких ржавых колокольчиков на конце тросиков каким-то образом снова вызовет давно умерших слуг; как только погаснет свет, в передней начнется костяное шарканье, потом костяной стук в дверь спальни и наконец зов: «Да, барин, да, иду».
Ключ не нужен, сказал Кромбах, дверь на ночь не запирается, она вообще всегда открыта, и сей факт, кстати, один из тех, что важны для «Отшельника» и его предназначения. Эду опять показалось, что он чего-то не понял, какого-то значения или условия, скрытого в словах «сез» или «Крузо».
Дверь была на пружине и сама закрылась, пока они поднимались вверх по лестнице. Кромбах открыл Эдову комнату, и их тотчас захлестнула волна спертого воздуха, сладковатого, жирного воздуха, ощутимого на коже. Директор тихонько чертыхнулся, в два шага пересек комнату, рывком отодвинул штору и распахнул окно. На миг сплошной поток – ослепительный блеск, переходящий в серебро, а затем в спокойную чистую голубизну. За окном исполинское тело моря, могучее, многообещающее.
– Одна из лучших у нас, – сказал Кромбах.
Мансардная комната, прямо возле лестницы. Направо и налево в глубину мансардного этажа уходил коридор с прочими дверьми. Справа от двери шкаф, за ним умывальник – широкая, неуклюжая раковина, два серых пластмассовых крана. У окна ночной столик и лампа. Ни стула, ни стола. Кровать под скосом крыши.
– Постельное белье в конце коридора, у Моники. А завтра утром, в восемь, явишься на кухню, к коку Мике, – тихо проинструктировал Кромбах и исчез.
Лишь спустя несколько дней Эд узнал, что Моника, или Мона, как ее называли, была дочерью Кромбаха. Ее запах начинался в последней трети коридора, в конце которого находилась дверь в ее маленькую квартирку. Члены команды прозвали ее Невидимочкой. Она занимала должность горничной, хотя за номерами почти не следила. Зато стирала все, что можно, и переносила свой приятный запах на постельное белье, полотенца и скатерти, отчего казалось, что она все время рядом.
Собственная Эдова дверь тоже не запиралась, но он особо об этом не задумывался. Был уверен, что нынешним летом (а может, и осенью и зимой) для него просто не может быть места лучше; только теперь он вдруг вспомнил про свою сумку.
На террасе собралась группа отпускников. Одни пили кофе, другие – пиво и смотрели на море. Кто-то перевернул Эдовы книги и подвинул подальше на солнце, чтобы просохли. Ничего не пропало. На его столе стоял обильный завтрак: копченая колбаса, кусок сыра и порция фруктового мармелада, который словно бы светился изнутри. Он огляделся по сторонам, кельнер – тот, по имени Рембо, – кивнул ему. Недоставало кофе, но спросить Эд не осмелился. Когда он вернулся в комнату, на подушке лежало свежее постельное белье, старое исчезло. Он вполголоса сказал в коридор «спасибо», прислушался. Попробовал представить себе Монику. Крохотная женщина, черные волосы, возможно заплетенные в косу. Едва застелив постель, Эд рухнул на кровать и уснул.
Теперь бедуины с такой силой тащили верблюда (зажав к кулаках складки его кожи), что бедняга стал плоским, широким, под стать пустынному горизонту. Вон как они используют животное – вместо ковра-самолета. «Бедуины подготовили верблюда к старту, – проворчал рассказчик. – Струя песка ударила им в темные очки, но то было лишь начало долгого путешествия».
Проснулся Эд уже вечером. Обои над головой лупились как обгоревшая кожа. Весь кровельный скос был усеян остатками раздавленных насекомых. Некоторые пятна с кровавым хвостиком, наподобие комет. Иногда кровь была разбрызгана вокруг, словно от крошечного взрыва. Эду вспомнилась его первая комната с луной над кроватью, звездами и песочным человечком, который с крепко затянутым мешочком песку, на красивом чистеньком велосипеде «Диамант» катил по холмам в темно-синей ночи. У самого Эда позднее тоже был велосипед, но всего-навсего «МИФА», складной, можно сунуть в багажник или еще куда-нибудь. В его детстве все было практичным. «Как практично!» – наивысшая похвала: складной велосипед, складная кровать (на день она откидывалась к стене, притворялась шкафом) и одежда, которой износу не было.
Несмотря на грязь и запах, Эд чувствовал себя в новом жилье защищенным. Других такая комната, может, и привела бы в уныние, думал Эд, а для меня в самый раз, то, что надо. Он был полон ожидания радости, но вместе с тем боялся спасовать.
Кровать – тяжелый каркас из ДСП, отделанный светлым шпоном, матрас продавлен, в этой ложбине Эд чуял сон своих предшественников, что ему отнюдь не мешало. Только подушка никудышная, нутро сбилось комом. Ничего, вместо нее сойдет и собственный пуловер, как и в предыдущие ночи. Эд гордился этими ночами. Встал и забросил каменную подушку на шкаф, сию же минуту в воздух поднялась туча пыли. Когда он открыл шкаф, дверца начала плавиться изнутри, темными волнами. Сперва это был сон, но уже секунду спустя Эд принялся колотить по текучим волнам – со всей силы, громко, едва не расколов в щепки тонкую фанеру. Потом все кончилось, Эд замер, запыхавшись, с жутким сердцебиением. К подошве ботинка прилипла единственная жертва. Точнее, ее половина, задняя часть тельца была расплющена, тогда как передняя еще пыталась уползти. Из пяти десятков тараканов он уложил только одного. Только одного, думал Эд.
