— Дражайшая Эрмина фон Фришенбах! — Он протянул навстречу ей обе руки. — Наконец-то вы снова здесь! Эннс без вас просто осиротел. Выглядите ослепительно. Вы становитесь все моложе. Наш бургомистр уже успел сказать вам об этом?
— Нет еще! — просияла Эрмина, которая рядом с высоким мужчиной выглядела очень трогательно, почти как ребенок. — Вы первый, дорогой Луи! А это наша Минка. Минка! Это твой дядя Луи, совладелец этого шикарного отеля. Скажи ему: «Целую руку» и как ты рада приглашению.
Я снова присела, сделав особенно глубокий поклон. Это мой дядюшка? Я обрадованно подняла на него глаза. Он улыбнулся мне в ответ. Это была симпатия с первого взгляда.
— Какая хорошенькая… милая барышня, — дядюшка взял меня за подбородок и стал пристально всматриваться в лицо, — однако какое сходство. Бывает же такое, просто поразительно! Да… Сударыни, хорошо, что вы уже здесь. Опера начнется через двадцать минут. Все складывается просто замечательно.
Я хотела было что-то сказать, но не издала ни звука. Этот красивый господин, похожий на знаменитого композитора Иоганна Штрауса, кажется, назвал меня хорошенькой?..
Нет! Этого не может быть. По мнению папа́, я была страшнее ночи, и даже Эрмина, которая любила меня, ни разу не проронила ни одного доброго слова о моей внешности. Правда, у меня были исключительно густые длинные блестящие темные волосы и черные — «как вишни», говаривала маменька, — глаза, все же остальное, очевидно, выглядело ужасно.
Наверное, у меня нос картошкой и рот до ушей. И чересчур большие уши. Что именно делало меня уродиной, я не знала, потому что избегала зеркал, страшась их больше чумы. С тех пор как пять лет тому назад родился мой братец, я перестала смотреться в зеркало. Зачем? Чтобы страдать? Нет-нет. Я плохо представляла себе свой облик. О своей худосочности я знала и без зеркала. Еще не развилась. Никаких округлостей. Куда уж мне до прекраснейших женщин нашей монархии, которых воспевал весь мир. Ведь каждому известно, нет ничего ужаснее тощей женщины. Как мучительно выслушивать комплименты, обладая такой внешностью, как у меня.
Но сегодня вдруг два господина выразили восхищение мною. Мой новый друг Габор и этот обаятельный новый родственник. Очевидно, я похожа на свою тетушку Юлиану. Почему мама не говорила мне об этом? Но ведь Юлиана красавица. А я?.. Тут какое-то противоречие.
Но я недолго размышляла об этом, потому что жизнь вдруг стала ужасно занятной. Слава тебе Господи, что я приехала в Эннс.
Крепко сжав руку Эрмины, я на мгновение прижалась к ней. Она ободряюще улыбнулась мне.
Даже не подозревая о предстоящем мне испытании, мы переступили порог этого импозантного отеля.
ГЛАВА 3
Большое фойе было ярко освещено и украшено цветочными гирляндами. Здесь царила еще большая сутолока, чем на улице: дамы в вечерних туалетах, мужчины во фраках, генералы в парадной форме, офицеры, прислуга. И тут же разгуливали дети, которым предстояло петь в опере, уже загримированные, в париках, в костюмах, в пестрых нарядах разных земель империи. Вокруг гордые родители, сестры, братья, родственники, друзья.
И хотя я всегда всем сочувствую, эта картина вызвала во мне острую зависть. Мне тоже хотелось спеть в «Юной спасительнице» и блеснуть перед Габором. Мне хватило бы на это отваги. «Смелее в бой, как подобает настоящему мужчине! — учила меня Эрмина. — Но только тишком, героические подвиги — это привилегия мужчин. Кураж для юной барышни нежелателен. Но когда надо, решительно вступай в бой! Это в духе нового времени. В остальном положись на Господа Бога».
Я не оплошала на приемных экзаменах в Вене. Не спасовала бы и здесь; как уже говорилось, я была готова. Это было бы достойным дебютом в Эннсе. Но что это? Когда я следовала за Эрминой и дядюшкой Луи, прокладывавшим нам путь в этой давке, меня вдруг охватила сценическая лихорадка, какая нападает на выступающих при свете рампы: я горела с ног до головы. И это был верный знак, что сегодня произойдет что-то еще, что-то очень волнующее. И важное. Этот жар никогда меня не обманывал. Но что?
Тут дядя Луи остановился и открыл дверь:
— Ну вот, сударыни! Входите! Это наш новый красный салон. Как, дорогая Эрмина, удивлены? Меблировка от Макарта, как в лучшем венском городском дворце. Освежитесь, перекусите немного и не торопитесь. Моя Юлиана зайдет за вами.
И, приподняв цилиндр, он оставил нас одних.
— Боже мой! — воскликнула Эрмина, осматриваясь вокруг.
Маленькая передняя, где мы находились, вела в красный салон. Таких роскошных покоев я еще не видывала. Стены обиты красным переливчатым шелком. Красный восточный ковер, такой пушистый, что туфли утопают в ворсе. Египетская кушетка. Помпейские вазы на высоких подставках. А в них экзотические травы, цветы из шелка, страусиные перья. Венецианское зеркало, слева от него, у окна, картина маслом в золотой раме, изображавшая — Боже Всемогущий, не ослепла ли я? — абсолютно… голую купальщицу. Я немедленно отвернулась.
Посередине стоял длинный резной овальный обеденный стол темного дерева, вокруг него двенадцать удобных стульев. В глубине наполовину скрытая тяжелой бархатной портьерой ниша, увешанная зеркалами, в нише широченный плюшевый диван того красного цвета, который любил Макарт. Он плохо вписывался сюда, как и туалетный столик за помпезной ширмой красного бархата. Мы нерешительно двинулись дальше. Салон являл собой странный гибрид театра, столовой и будуара, мой нос безошибочно определил запах болгарского розового масла, а в воздухе было разлито что-то греховное и искушающее.
— И впрямь separée [4], — пробормотала Эрмина, тяжело вздохнув.
— Что-что? — переспросила я.
— Separée, — повторила она машинально, не повышая голоса.
— Я никогда не слышала такого слова.
— Неважно.
— А что это такое?
— Такого здесь, в Эннсе, раньше не было.
— Да, но что это значит, separée?
— Не спрашивай! Сейчас нам надо вымыться. Мы с тобой похожи на трубочистов, а через четверть часа начнется опера. Да не смотри ты на эту вульгарную картину. Это грех, требующий покаяния.
Я сделала книксен. Скинула с себя долгополую коричневую накидку, бросила ее на стул, затем сняла шляпу и взглянула на свое серое скучное дорожное платье. В сравнении с веселой нарядной публикой за дверью я выглядела в нем как монашка.
Эрмина тем временем проинспектировала туалетный столик.
— Очень хорошо, вода в кувшине теплая. Гостевые полотенца тоже на месте, специально для нас. А что это там такое? Похоже на мраморный торт. Ты уже можешь есть, Минка? Как твой желудок? Знаешь, я вдруг поняла, что просто умираю от голода.
Я тут же подошла к столу, отрезала от торта толстый кусок, положила на тарелку и отнесла своей маленькой гувернантке.
